Когда девушка подошла ближе, он попросил ее поднять руки к небу. Просьба заинтриговала, и Мери ничего не стала выяснять, просто послушалась — подняла. А Корнель взял да и вытер как следует свою окровавленную шпагу о ее чистенькую форменную рубаху.

— Пусть лучше так, — оглядел он содеянное. — Ребята не любят дезертиров… Если бы они узнали, то наказали бы тебя, строго наказали бы!

Естественно, Мери отнюдь не гордилась такой низостью, хотя самой ей бы и в голову не пришло уклониться от боя. Повесив нос, она вернулась к своим привычным занятиям. Разглядывая сверху театр военных действий, она заметила Форбена, который, как всегда, улаживал дела с помощью своих характерных для южанина жестов… Она уловила даже звук его голоса, и ее затопила печаль… Сидя на рее среди носившихся с криками чаек, Мери вглядывалась в море, в это море, его море, которое она уже научилась так сильно любить… Если она хочет занять свое место под солнцем, рано или поздно придется вступить в сражение не на жизнь, а на смерть.

«В следующий же раз!» — поклялась себе девушка.

Случай представился довольно скоро. Мери продолжала изучать оснастку и, напоминая себе скворца-говоруна, мысленно повторяла, стоило где услышать, последовательность операций, необходимых для установки брам-рей или парусов… Пусть Корнель и уверял, что она и так все превосходно уже запомнила, сама Мери никак не успокаивалась: нельзя позволить себе риска ошибиться! Все-таки она еще частенько путалась во всех этих топенантах, брасах, фалах, галсах, шкотах, горденях и талях… К тому же одновременно с освоением собственных задач, которые сводились к тому, чтобы дать кораблю возможность ловить ветер в паруса, идти по ветру или против него, она старалась разобраться в военной тактике, применяемой самим Форбеном и его эскадрой.

Стоило Мери узнать утром, что английский корабль, который они преследовали, вынуждает их идти на абордаж, она решила: нечего ждать, пока Корнель снова шепнет: капитан приказал посадить тебя под замок, — надо опередить их. Девушка поздравила себя с тем, что уже сменилась с вахты, и поспешила на центральную палубу, чтобы смешаться с толпой уже суетящихся там матросов.

События развивались быстро. «Жемчужина», как и в тот раз, не получив согласия не предложение сдаться без боя, вынуждена была готовиться к неизбежной теперь атаке. Зажав в зубах нож, а в кулаке саблю, раскачиваясь на веревочных лестницах и фалах, моряки внимательно следили за маневрами вражеского судна, команда которого была уже в панике, чтобы в нужный момент одним молниеносным прыжком перелететь на борт чужака. Вот уже абордажные крючья впились в его борт, вот уже матросы, перебирая канаты, тянут жертву к себе, вот корабли сошлись корпус к корпусу. Бамм! Потеряв равновесие, Мери взлетела в воздух, с силой ударилась о бизань-мачту, отлетела от нее и, как последняя дура, приземлилась на задницу в самой гуще людского потока, с боевыми кличами устремившегося на английский корабль.

Она так и осталась сидеть — в нескольких футах от самого омерзительного зрелища, какое ей когда-либо в жизни открывалось. Омерзительного и вместе с тем зачаровывающего — настолько же, насколько и ужасающего. Всё поле зрения занимал какой-то дьявольский балет, пляска смерти под аккомпанемент воинственных криков, хрипов умирающих и лязга скрестившихся клинков. Летевшие, как прежде, в лицо брызги отчетливо пахли кровью, и у Мери закружилась голова, только теперь головокружение совсем не было похоже на то, сопровождавшееся тошнотой, что помнилось по первому плаванию.

Вдруг раздался голос Левассёра, интонация была самая что ни на есть язвительная:

— Опьяняет, а? Если только ты не предпочтешь спрятаться!

Он протягивал ей абордажную саблю.

Мери испуганно на него посмотрела. Ну вот, была вроде бы осторожнее некуда, а Крюшо все-таки ее засек! Отказываться от участия в «опьяняющем» действе поздно — это верное наказание, а она поклялась Форбену не нарываться ни на какие неприятности. Выбора нет. Жребий брошен.

Очевидность эта придала ей сил, и Мери, выхватив у старшего помощника предложенную саблю, крича как оглашенная, бросилась в схватку, воображая, как в те времена, когда билась с учителем фехтования, что перед ней, в этой куче-мале, Тобиас Рид собственной персоной.

Мери не смогла бы потом описать того, что было, ей запомнился только сладковатый запах, словно застрявший в ноздрях, только удивленные взгляды тех, кого смерть настигала слишком рано, в те моменты, когда она отбирала у них жизнь, чтобы сохранить свою. Когда же рука ее устала сражаться и повисла, Мери была как пьяная. По телу ручьями струился пот, по одежде — чужая кровь, а вопль «Урраааа!», с хрипом вырывавшийся из глотки, смешивался с торжествующими криками ее товарищей по оружию.

Вот тогда-то они и встретились взглядами с Форбеном, который с видом победителя шел по мосткам, переброшенным от одного корабля к другому. И в тот же миг, когда, прочитав в глазах капитана такой восторг, что осознала весь ужас содеянного, Мери почувствовала: боль всей этой плоти, которую она безжалостно пронзала, резала, колола, сделалась ее болью. Она бы сейчас зарыдала, она бы кинулась в ноги всем женам, всем матерям, которым только что растерзала сердце… но нельзя, нельзя… да и поздно!

Ее охватила дрожь.

А Форбен уже отвернулся и заторопился к взятому в плен Левассёром английскому капитану. Помощник же его вмиг потерял интерес к пленнику и двинулся к Мери. Она молча протянула ему саблю, но Крюшо с искренней улыбкой на устах отказался:

— Возьми ее себе. Теперь это твое оружие. Ты сумеешь показать себя достойным его, — с уважением произнес он.

И ушел. А Мери безвольно влилась в толпу матросов, ищущих, чем бы тут поживиться…

Корабль был в отличном состоянии, в трюмах полно зерна и бочек с вином. Моряков, сдавшихся без боя, чтобы сохранить свою жизнь, тоже оказалось достаточно. Форбен решил вести судно в Брест, назначив капитаном на нем Левассёра и оставив на борту англичанина своих людей. Измученная Мери перешла на «Жемчужину», согнувшись под тяжеленным рулоном ткани.