– Лучше не связывайся с этой тьмой. Это все равно что думать, будто голыми руками можешь убить медведя, – сказал голос у Генри за плечом.

Тот обреченно обернулся. Отец, одетый как местные горожане и перемазанный сажей, стоял за его плечом.

– Так вот кто придумал поджечь кузницу, – выдохнул Генри. Он все понял. – Сделал вид, что ты один из них. Они же никогда не видели твоего лица, только доспехи.

– Да, неплохо получилось, – легким тоном сказал Освальд, оглядывая ревущую толпу.

С короля уже сдернули мантию, но теперь не могли ее поделить и раздирали на части, охрана пыталась отбиваться копьями, но их отняли одно за другим. Генри шагнул было к ним, но отец положил руку ему на плечо.

– Не надо, Генри. Ты вышел в такой опасный день даже без какого-нибудь паршивого ножа. Учишь тебя, учишь. Им не помочь, успокойся. Да они и вообще того не стоят.

– Ты правда думал, что им удастся погасить Сердце? – спросил Генри, не отводя взгляда от Уилфреда, который прижимал к себе жену и дочь, от Агаты, которая обеими руками обхватила мать. Отец прав – людей вокруг слишком много, он не справится.

– Не то чтобы всерьез, – пожал плечами Освальд. – Я в курсе, что ларец открывается только тебе, но не мог же я не попробовать! Это я так, просто развлекаюсь. Скучно ждать.

– Ждать чего?

Но отец не ответил.

– Будешь меня уговаривать, чтобы я не искал корону? – поинтересовался Генри, глядя на отца, но тот покачал головой в нелепой шапке с поломанным пером.

– Нет, Генри, – невесело сказал он. – Я же предупреждал: как только переступишь порог дворца, будущее наступит. Одно из моих предсказаний только что сбылось, значит, и до остальных недалеко.

И Генри вспомнил: «Сердце будет потеряно, тебя посадят в клетку, потом убьют». А теперь Сердце лежало на дне озера. Он заморгал, пытаясь как-то это осознать, а когда обернулся, отец уже растворился в толпе.

Король и его свита жались среди обломков, про Генри все будто забыли, и он знал: если быстро пробиться сквозь толпу, он выберется. А еще, что бы там ни говорил отец, он знал, как все это остановить, – хотя это был худший способ из всех возможных. Но он сам довел до этого, ему и исправлять. Генри свистнул так, что у самого уши заложило, и от резкого звука люди на секунду замерли.

– Эй, все. Вижу, вы меня не узнали, – холодно сказал он. Губы у него тряслись. – А зря.

Генри тоскливо обвел взглядом остальные прилавки – они стояли в ряд, плотно прижатые друг к другу. То, что нужно. Он же обещал себе, что никогда больше не сделает этого. И сколько продержался? Несколько дней?

А хуже всего было то, что в глубине души у него что-то пело от торжества, когда он снял перчатку и прижал ладонь к деревянной опоре ближайшего прилавка.