Когда оба альпиниста с налобными фонариками ушли в темноту ночи, а на следующий день превратились в крошечные точки и пропали, съемочные работы остановились. Несколько дней спустя испанская экспедиция, лагерь которой был рядом с нашим, пригласила меня совершить часть восхождения на Гашербрум. Они не смогли дойти до вершины и теперь порядка ради хотели разобрать свой высотный лагерь. Они пристегнули меня к своему тросу, и мы перебрались через критически опасный разлом ледника, который похож на нагромождение кубических глыб, словно великан играл здесь в кости. Это первое препятствие в самом начале восхождения. Эти глыбы льда, огромные, как многоэтажные дома, находятся в постоянном движении, поэтому испанцы для ориентации в этих беспорядочных зигзагах установили алюминиевые шесты с флажками. Мы быстро поднялись с высоты пять тысяч метров на шесть тысяч пятьсот. Там я почувствовал верные признаки начинающейся горной болезни. В частности, я сел в снег, пока испанцы разбирали свой лагерь, а потом просто лег на спину, потому что мне все сделалось безразлично. В этот момент мне стало понятно, что я немедленно должен спуститься на меньшую высоту. Испанцы согласились и позволили мне уйти. Но так нельзя было поступать ни в коем случае. Я шел один, видимость была хорошая. Тем не менее существует непреложное правило: одному на такой высоте оставаться нельзя, рядом на сцепке должен идти как минимум еще один человек. Дойдя до верхнего подъема на разлом ледника, я решил обойти его по наружному краю. Снежный склон там был не очень отвесным, и я гигантскими шагами пошел вниз с горы. Я не знал, что там есть трещины в леднике до ста метров глубиной, засыпанные снегом, которые даже профессиональный альпинист не сумел бы распознать. Они ничем не выделялись на ровной снежной поверхности. Я бежал вниз и вдруг сквозь тонкий слой снега ступил в пустоту, но двигался так стремительно, что корпусом приземлился на противоположном краю расселины и сумел подтянуться. Расселина была, наверное, не шире двух метров. Такая же история случилась с Каммерландером в конце их впечатляющего путешествия, но он повис на вспомогательной веревке, пристегнутый к Месснеру. Чтобы экономить вес, ни один из них не брал с собой настоящую альпинистскую веревку, но благодаря шнуру Месснер сумел подхватить падающего Каммерландера, и тот повис над зияющей пропастью. Что касается меня, то испанцам потом стало сильно не по себе от того, что они проявили такую неосторожность. Они собрали свои металлические шесты с разлома ледника и стали сбрасывать их в расселину недалеко от основного лагеря[34], и тогда я уже снова к ним присоединился. Связка тонких алюминиевых шестов при первом столкновении со стенкой рассыпалась с чистым металлическим звуком, и чем глубже они улетали, тем ниже становился звук, который они издавали, и в какой-то момент это звучало как хоровые крики. Когда шесты провалились примерно на сто метров в глубину ледника, звук разросся до рокота бесчисленных органов, играющих в унисон. У меня сразу же появилась история для моего фильма о К2, своего рода научно-фантастический сюжет о радарной станции на почти недосягаемой вершине. Однако, пережив свои приключения на Гашербруме, я окончательно оставил этот проект, потому что всегда прислушивался к своим предчувствиям.
Примерно в это же время у меня объявился незнакомец по имени Денис Райхле. Он был воодушевлен идеей, что мы должны поработать вместе, а проект найдется сам собой. Райхле рос сиротой в Эльзасе, и в четырнадцать лет его как солдата фольксштурма отправили в последнюю битву за Берлин. Все остальные дети-солдаты его подразделения погибли, он выжил. Эльзас стал французским. И Франция тоже призвала Райхле в свою армию и послала на войну в Индокитай, как только ему исполнилось восемнадцать. Он выжил и там, пройдя многие годы войны в джунглях, которая велась очень грязными средствами. Вернулся во Францию ветераном двух войн и сделался фэшн-фотографом, а также пробовал себя как велогонщик. Но вскоре пустой мир моды ему надоел, и в конце концов он стал фотожурналистом. Райхле работал почти на всех театрах военных действий и делал репортажи – всегда будучи на стороне угнетаемых меньшинств. Афганистан, Ангола, Ливия. Он провел пять месяцев в плену у красных кхмеров в Камбодже. Был единственным западным журналистом, который вел репортажи о кровавой освободительной войне в Восточном Тиморе. Туда не летали самолеты и не ходили суда, поэтому его доставили поближе к острову на рыбацкой лодке, а последний километр до суши он добирался вплавь. Я не знаю никого, кто разбирался бы в военных делах лучше, чем он, и никого, кто бы подходил к делу столь же методично. Он месяцами ходил от командира к командиру, пока не убеждался наверняка, что теперь может отправиться в опасную военную зону, довериться какому-нибудь войсковому подразделению. Когда закончились съемки «Фицкарральдо», в Перу в восьмидесятые стала набирать силу повстанческая армия «Сияющий путь». Она начала с террористических актов на высокогорье в районе Аякучо. Тогда ничего еще не было известно о ее командной структуре, снаружи к ней было не подобраться. «Сияющий путь» устраивал резню среди сельского населения, а правительственная армия отвечала столь же жестоко. Денис завязал первые контакты с участниками герильи и пять месяцев осторожно сближался с этой организацией. Мы размышляли, не сделать ли нам вместе об этом фильм. Потом пришло приглашение на встречу на высшем командном уровне. Были приглашены и другие репортеры, однако Денис позвонил мне и рассказал, что тщательно проверил эти сведения с помощью всех возможных контактов, но дело кажется ему слишком мутным. Я спросил его, что нам делать, и он просто сказал: «Мы этого делать не станем». Встреча и в самом деле состоялась, без нас, и все восемь приехавших туда репортеров попали в ловушку. Не выжил ни один, всем им отрезали головы.
В 1983 году я ездил по Австралии, готовясь к съемкам своего игрового фильма «Там, где мечтают зеленые муравьи». В нем рассказывается о конфликте группы аборигенов и горнодобывающей компании. Аборигены, последние носители своего языка и замысловатой мифологии, защищают священные места от бульдозеров. Мне стало ясно, что я никогда не смогу проникнуть в мышление аборигенов и их представление о Времени сновидений, потому что я принадлежу своей культуре. Поэтому я просто изобрел свою собственную мифологию Зеленых муравьев, о которой и рассказал в фильме. И от этого совет старейшин группы племен йирркала, которую я посетил на севере Австралии, чувствовал себя гораздо спокойнее, чем если бы я стал копаться в их мифологии.
В то время мне очень помогли австралийские режиссеры Фил Нойс и Пол Кокс, у последнего я временами даже жил. Я сыграл небольшую роль в его фильме «Человек цветов». Документалист и оператор Майкл Эдолс знал многих аборигенов и с удовольствием помог мне завязать нужные контакты. Я познакомился с Майклом и посмотрел некоторые его фильмы еще на кинофестивале в Каннах в 1976 году, позже я пригласил его сыграть самого себя в «Носферату». В той же сцене вместе с ним можно увидеть Вальтера Заксера, художника по костюмам Гизелу Шторх и преданную и умную Аню Шмидт-Церингер, мою многолетнюю сотрудницу, все они приглашают Изабель Аджани на ужин под открытым небом. При этом под ногами у них мечутся тысячи крыс.
Когда Денис Райхле предложил мне стать режиссером фильма о детях-солдатах в Никарагуа, мне пришлось отказать ему, потому что я был слишком погружен в новую работу в глубине австралийского континента. Среди прочего в эти месяцы меня занимала проблема, как снять 400 тысяч муравьев, которые одновременно останавливаются на бегу и лишь таинственно поводят усиками. При этом они должны были располагаться в одном направлении, как металлические опилки под действием сильного магнита. Я ставил вместе с биологами опыты в холодильных камерах, но скоро выяснилось, что это бесполезно. Эту сцену я вычеркнул из сценария, и муравьи упоминались только в диалоге. Я не берусь за то, что сделать нельзя.
Я порекомендовал Денису Майкла Эдолса. Тот даже начал снимать с Денисом в военном тренировочном лагере в Гондурасе в двойном качестве: как режиссер и оператор. Но, поскольку у них были очень разные подходы к этому проекту, пути их вскоре разошлись. Денис в отчаянии позвонил мне, спросил, не смог бы я все же продолжить съемки и спасти фильм, и я каким-то образом сумел выбраться в Гондурас в тренировочный лагерь для партизан. Бóльшая часть солдат была детьми, все из группы народностей мискито. Самым младшим было от восьми до одиннадцати лет. Уже через несколько месяцев после начала съемочных работ почти половина из них погибла, потому что в бой их всегда посылали на передовую. Они считались самыми храбрыми. Денис действовал крайне продуманно. При переходе войсками Коко, пограничной реки с Никарагуа, недалеко от нашего лагеря ночью случился минометный обстрел. Командир отряда попытался бежать сломя голову, хотя было ясно, что про нашу позицию противник ничего знать не может. Мы остались на месте, потому что так посоветовал Денис. На следующий день должно было состояться нападение на лагерь сандинистов, инсценированное для наших съемок, но мы с Денисом не хотели, чтобы что-то подстраивалось специально для наших камер. С полным спокойствием Денис обратился к командиру, тщеславной скотине, и спросил его, что тот знает о вертолете во вражеском лагере. «Нет там никакого вертолета», – отвечал команданте. Денис спросил, откуда тот это знает. И тут же выяснилось, что это просто предположение, – ему просто хотелось, чтобы так было. Опасность в случае этой вылазки была очевидна: до края джунглей пришлось бы возвращаться два километра по открытой саванне без всякого укрытия. А кто, спросил Денис, будет охранять пулеметные посты на пыльной дороге перед лагерем, если противник пойдет в атаку оттуда? И кто будет охранять подступы в другом направлении, ведь вражеское подкрепление может появиться и с той стороны? Один-единственный пулемет мог бы остановить целый грузовик солдат и удерживать их до тех пор, пока наши подразделения не окажутся в безопасности. О такой тактике команданте никогда не слыхал. Но он был заносчив: он-де уже победил много противников
Маленькие солдаты произвели на меня глубокое впечатление. Эти дети, которых вынудили участвовать во взрослых войнах, для меня реальнее, чем многие другие люди, с кем я имел дело за свою жизнь. Иногда я спрашиваю себя, нет ли такого ужасного сценария, по которому именно дети – это настоящие солдаты, а взрослые им только подражают? Наверное, не случайно сейчас, когда я пишу эти строки, я готовлю игровой фильм о детях-солдатах. Этот сюжет восходит к жестокому и сюрреалистичному эпизоду в Западной Африке, когда миротворческие силы ООН столкнулись с детьми-солдатами, охранявшими пропускной пункт на мосту в джунглях.
Со времен, когда шли съемочные работы в пограничной области между Гондурасом и Никарагуа для фильма «Баллада о маленьком солдате» (1984), у меня осталось несколько дневниковых заметок.
Баллада о маленьком солдате I
Ящерицы снуют по обугленной лесной почве. Глубоко в земле догорают смолистые корни деревьев – они тлеют многие дни спустя после того, как закончился лесной пожар.
Тренировочный лагерь маленьких солдат. Самым младшим по восемь лет. Один из детей получил приказ сделать разведку моста, находившегося в руках врага, и смастерил очень точный его макет. Позже мост пытались атаковать, но безуспешно. При этом погибли двое детей, потому что их, более равнодушных к смерти, чем взрослые, во время операций всегда посылают вперед. Рауль уверял, что дети-солдаты заслужили бы ордена, если бы тут были какие-то ордена. Но, даже если бы ордена и прислали из штаба, не выдавать же их этаким цыплятам.
На макете моста была даже повреждена опора, совсем как на настоящем мосту. Модель была построена на столе, посыпанном песком, чтобы все было как взаправду. Сверху ее накрыли помутневшей от грибка пленкой. В песке вокруг макета я обнаружил маленькие воронки и подумал, что это, должно быть, следы взрывов гранат при неудавшемся нападении, но потом заметил, что в них копошится что-то живое. Это были мелкие жучки, которые деловито выбрасывали задними ногами песок из воронок и зарывались все глубже.
Баллада о маленьком солдате II
Он считал, что идти по реке, пока не дойдешь до истока, – это какая-то дурь. Зачем таскаться туда из пустого любопытства? Мальчишку девяти лет, который так поступил, он предал расправе за то, что тот ушел из отряда. Здесь всякий должен спешить от победы к победе! Свинорылый Рауль муштрует маленьких солдат. Прятаться в засаде – это не по нему, это для тех, у кого нет яиц. Он говорит так, что ясно: сам в это верит. Девушка, которую он на протяжении своего спича держит за задницу, согласно кивает в ответ. Ему это нравится.
Он предпочитает сражаться с врагом один на один, глаза в глаза, врукопашную,
Слева и справа на уровне ключиц он носит две гранаты, чтобы их можно было сразу выхватить, – это его вторые яйца. Барышня, изображая девичий ужас, произносит:
Маленькие солдаты энергично вопят на бегу. Они подражают голосам взрослых мужчин. Так им велел Рауль. Лес все еще пахнет пожаром и расплавленной смолой. Я стою босиком в теплой и мутной воде ручья. Маленькие рыбки в черно-желтом камуфляже свирепо покусывают меня между пальцами ног. Пока я размышляю о наших возможностях, рыбы отстают от меня и яростно набрасываются на увядший лист, который уносит течением.
Баллада о маленьком солдате III
Солдаты идут мимо, тихо разговаривая.
Маленький солдат проходит мимо меня, стараясь удержать на голове пластмассовую чашку. В чашке у него рассыпчатый пирожок.