На нижнем конце Понго, в Борхе, люди не поверили своим глазам, потому что при уровне воды выше шестнадцати футов еще никто не преодолевал пороги живым, а у нас было все восемнадцать[27]. Люди из деревни на этой опасной переправе молча обступили нас. Один посмотрел на мое отекшее лицо и сказал:
Мы заключили договор с деревней неподалеку, Ваваим. Но в этой местности существовали политические разногласия между двумя лагерями индейцев-агуаруна, и одна из группировок, километрах в тридцати выше по реке, воспользовалась нашим присутствием, чтобы укрепить свое влияние. К тому же рядом был еще и нефтепровод через Анды к Тихому океану, и внезапно на нем резко усилили присутствие военных. Никто не понимал, что это значит, но мы оказались в центре пограничной войны между Перу и Эквадором, граница которого проходила не так далеко к северу от нашего лагеря по горному хребту Кордильера-дель-Кондор. В этой ситуации я отозвал из лагеря всю команду и оставил только медпункт, чтобы лечить местных. Во время беспорядков лагерь был захвачен индейцами агуаруна, которые подожгли его. Они пригласили к себе еще и журналистов. Я был в Икитосе и слушал по хрипящей радиосвязи едва понятные сообщения, поступавшие из лагеря. Всю коммуникацию следующих часов я записал на магнитофон, чтобы спокойно разобраться, что происходит. Но и без этого было ясно, что съемки на какое-то время придется остановить.
Ко всему прочему сначала в перуанской, а затем и в международной прессе зазвучали обвинения, будто бы я во время съемок разорил здешние посевные поля и велел бросить местных индейцев в тюрьму. Меня обвиняли в том, что я якобы нарушал права человека, и в прочей чепухе. В Германии мне даже устроили публичный трибунал, и все это мрачной тенью ложилось на фильм. Фолькер Шлёндорф был тогда единственным, кто всецело меня поддержал. Помню, как на пресс-конференцию во время Гамбургских дней кино я принес для жадных до сенсаций журналистов неопровержимые документы, подтверждающие мою позицию, и тут вперед вышел Шлёндорф. Лицо у него было багрово-красным, я думал, у него случился удар. Но он так заревел на журналистов, что я до сих пор удивляюсь, как в таком не слишком крупном человеке может прятаться настолько громовой голос. Из всех режиссеров Нового немецкого кино, с которыми меня связывают дружественные чувства, только с ним мы близки по-настоящему. Позже
На меня обрушились все катастрофы, какие только можно придумать, не только киношные, но и настоящие. Правда, всего лишь «кинокатастрофой» было то, что исполнитель главной роли, Джейсон Робардс, на середине съемок «Фицкарральдо» настолько тяжело заболел, что нам пришлось отправить его самолетом в Штаты. Врачи не разрешили ему вернуться в джунгли. Нам пришлось заново снимать уже почти готовый фильм, на этот раз с Кински, и мой брат Луки с трудом поддерживал жизнь в разваливающемся кинопроизводстве. Он собрал всех финансистов и страховщиков в Мюнхене и изложил им ситуацию безо всяких прикрас. Он также разработал план, благодаря которому производство фильма было спасено. Меня спросили, найду ли я силы, чтобы начать снимать еще раз. Я сказал, что конец этого фильма означал бы конец всех моих мечтаний, а я не хочу жить без мечты.
Все наши несчастья были очень осязаемыми, очень конкретными. У нас было две авиакатастрофы: один раз разбилась одномоторная «Сессна» с запасом продовольствия, в другой раз – такой же самолет со множеством индейцев-статистов на борту. Во время взлета этого последнего вихрем подняло ветку и затянуло в горизонтальное хвостовое оперение самолета, отчего он сделал практически полную мертвую петлю. Все, кто был на борту, получили повреждения, один пассажир оказался наполовину парализован. Это происшествие до сих пор тяготит мою душу. Позже мы открыли для пострадавшего магазин в его деревне, чтобы он мог зарабатывать себе на жизнь. Одного нашего лесоруба укусила змея, «шушупе»[29], самая ядовитая из всех. Он знал, что через шестьдесят секунд могут остановиться дыхание и сердце, а поскольку до лагеря с врачом и нужной сывороткой было двадцать минут хода, он поднял с земли цепную пилу, завел ее и отпилил себе ступню. Он выжил. На трех наших местных рабочих, рыбачивших выше по течению Сенепы, однажды среди ночи, в полной темноте, напали индейцы амауака. Это полукочевое племя находилось в десяти дневных переходах выше по реке в горах. Амауака отчаянно сопротивлялись любому контакту с цивилизацией, но, поскольку тогда случился самый сухой сезон за всю предыдущую историю человечества, они спускались вниз по пересыхающей реке, вероятно, в поисках черепашьих яиц. Они обстреляли наших людей стрелами почти в два метра длиной, одному мужчине пронзили горло бамбуковым наконечником, острым как бритва и длиной около тридцати сантиметров. Лежавшая рядом с ним молодая женщина проснулась от хрипов и подумала, что на ее мужа напал ягуар, схватив за горло. Она выхватила из костра еще горячий сук, и это внезапное движение к огню поначалу спасло ее. А потом в нее одновременно вонзились три стрелы, нацеленные, скорее всего, ей в горло. Одна попала в живот и вышла на внутренней стороне таза, еще две в край бедренной кости и рядом. У третьего рабочего был дробовик, и он наугад выстрелил в темноту. Нападавшие бросились бежать. На следующий день тот, кто остался цел, привел тяжелораненых в наш лагерь, и мы решились оперировать их прямо на месте, потому что они непременно умерли бы, если бы их попытались отвезти куда-то дальше. Наш врач и местный очень хорошо обученный помощник врача проводили операцию на кухонном столе, а я ассистировал им, освещая мощным ручным фонарем вскрытую брюшную полость женщины. В другой руке у меня был баллончик с репеллентом, которым я отгонял целые тучи москитов, слетевшихся на запах крови. Оба пострадавших выжили. Когда раненый мужчина только поступил в лагерь, наконечник стрелы торчал у него поперек шеи, а выйдя из нее, он вонзился еще и в плечо; после выздоровления этот человек мог говорить только шепотом. Лес Бланк снимал его после операции. В фильме «Бремя мечты» этот мужчина на некоторое время появляется в кадре.
Всего два дня спустя мы снимали, как корабль, лишенный управления, швыряет через пороги Понго-де-Майнике. Это была точная копия первого корабля. Судно билось о скалы по обе стороны ущелья, причем один удар был таким сильным, что я увидел, как из камеры вылетел объектив. Я попытался удержать оператора Томаса Мауха, но мы полетели вслед за объективом, и он, все еще держа в руках довольно тяжелую камеру, рухнул на палубу. Камера своим весом рассекла ему ладонь между двумя пальцами до самого запястья. Его тоже зашивал наш очень способный индейский помощник врача. Он чрезвычайно ловко вправлял вывихи и накладывал швы, а однажды вправил Мауху плечо. После того как пришлось много часов оперировать наших людей, раненных стрелами, обезболивающие средства закончились. Их невозможно было быстро привезти, поэтому Мауху пришлось терпеть сильную боль. Я крепко держал его, обхватив руками, но от этого было мало толку. В конце концов я позвал на помощь одну из наших девушек, Кармен, которая зажала его лицо между грудей и ласково утешала его. Она делала это с любовью, уверенно и бесподобно. Это может показаться странным для киноиндустрии, но даже патер-доминиканец из миссии в Тимпии, в пятидесяти километрах вниз по реке, посоветовал держать в лагере проституток, потому что у нас было много мужчин – лесорубов и гребцов, и они могли начать гоняться за местными девушками, что очень помешало бы съемкам.
У нас вечно что-то случалось. На наш съемочный период пришелся самый обильный сезон дождей за последние пятьдесят шесть лет, и это повредило нашей работе, в особенности пополнению запасов. Особенно рисковал Вальтер Заксер, занимавшийся транспортировкой грузов на маленьких самолетах, которые приземлялись в раскисшую грязь крохотной взлетной полосы. Надо понимать, что до крупных населенных пунктов вроде Пукальпы или Икитоса, большого города, были сотни километров. Каждый гвоздь, кусок мыла, все горючее и почти все продукты питания прибывали с «большой земли». Реки вздулись до невиданной высоты и тащили вырванные кусты и сучья, а также целые острова гигантских деревьев. Моторки не могли плыть, а гидросамолеты – сесть на воду. А затем уровень воды так резко упал, что нам не удалось спустить с холма корабль в Урубамбу. Там уровень воды достигал в среднем восьми метров, но теперь вдруг осталось всего пятьдесят сантиметров. Мы смогли возобновить съемки лишь шесть месяцев спустя. К тому же в моей собственной жизни возникла путаница и наступило глубокое одиночество: после того как мы неделями не могли ни на сантиметр сдвинуть корабль вверх на гору, почти все участники проекта внутренне от него отказались. Мне никогда не мешало одиночество, но было трудно оставаться одному среди множества людей вокруг, которые отреклись от меня, сомневаясь в моей вменяемости. В числе тех немногих, кого невозможно сбить с толку, был Луки. Записи в моем дневнике, сделанные в джунглях все более мелким, почти нечитаемым почерком, прекратились тогда почти на целый год, год испытаний. Но я всегда был готов встретиться лицом к лицу со всем, что бы ни приготовили мне работа и жизнь.
21. Менгиры и загадка исчезающей клетки
У сценария фильма «Фицкарральдо» двойной источник вдохновения, хотя один человек, работавший на строительстве лагеря в джунглях, и по сей день сочиняет россказни, будто бы это именно он долгими ночами передавал мне все детали жизни каучукового барона. Однако все подробности в фильме придуманы мной. Тот же самый наш сотрудник утверждает, что принадлежал к некой группе борцов за освобождение Перу, которая поддерживала контакты с Че Геварой в Боливии. В случае победы все хотят быть ее отцами[30]… Одним из ключевых впечатлений, использованных в фильме, стал для меня случай, произошедший за восемь лет до этого, во время поисков изрезанного ветрами побережья – для съемок места действия сна в фильме «Каждый за себя, а Бог против всех» (1974). Мне приглянулись Лофотенские острова и северное побережье Норвегии, но это было далековато, и я начал ездить вдоль побережья Бретани. Вечером, уже после наступления темноты, я остановился на парковке в Карнаке[31] и в свете фар увидел нечто удивительное. Словно войско, взявшееся неизвестно откуда, длинными рядами выступали неолитические камни. Они поднимались на холм и спускались с него тысячами. Я долго на ощупь шел вдоль менгиров, а потом заснул в своей машине. Похожее чувство удивления я ощутил на Крите, когда увидел ветряные мельницы. Утром я снова прошел между параллельными рядами мощных тесаных камней. Там, в Карнаке, выстроены около четырех тысяч мегалитов, самые тяжелые из них весят много больше сотни тонн. В киоске, где полагалось купить билет, я обзавелся брошюрой, в которой глупейшим образом утверждалось, что люди много тысяч лет назад не в состоянии были передвинуть эти менгиры, их могли установить только пришельцы из далекой галактики. Меня это утверждение разозлило, и я решил: не уеду отсюда, пока не пойму, каким образом я мог бы притащить такой камень и затем поставить его вертикально, как если бы я был одним из этих доисторических людей.
В тот же день я уже сообразил, как бы стал действовать, причем исключительно с помощью технологий древности: лопаты, канаты, каменные топоры, животный жир для смазки, огонь. Для простоты я представил себе задачу следующим образом. Предположим, гигантский, уже обтесанный около многочисленных здешних скал камень лежит прямо на побережье, расположенном совсем неподалеку, и мне нужно переместить его на плоской местности, опять же предположим, ради простоты, на километр, чтобы потом водрузить там вертикально. С помощью тысячи дисциплинированных работников я мог бы управиться с этим за год. Основной работой стало бы строительство прочного пандуса длиной в километр, у которого практически не должно быть подъема, иначе даже при половине процента уклона пандус в конце будет иметь пятиметровую высоту. На этом конце я бы велел насыпать холм с большим углублением в форме кратера, сужающегося книзу. Перед началом транспортировки под гигантским камнем нужно вырыть параллельные рвы и с их помощью подложить под него закаленные в огне круглые дубовые бревна. Если убрать потом всю землю вокруг, то камень окажется на катках. Теперь совсем нетрудно передвигать его, как на колесах. В конце пандуса менгир упадет в кратер искусственного холма, и потом придется только раскидать лопатами холм, оставив совсем немного земли, чтобы камень встал прямо.
Сложнее было бы с местностью, имеющей подъем, как здесь, в Карнаке. Но и тут сработал бы принцип прочного пандуса и кратера, только пришлось бы потратить несравненно больше усилий, чтобы поднять менгир на возвышение. Для этого я бы использовал вороты: на прочно закрепленный ствол, как на веретено, наматывается канат, который передает подъемную силу на значительную дистанцию от большой крестовины ворота размером в несколько метров. Если соединить вместе много таких воротов, можно затащить вверх по склону объект весом как минимум в сотню тонн. Этот принцип можно увидеть в действии в «Фицкарральдо». Индейцы мачигенга группами вращают вороты за длинные рукоятки, а на опорную сваю, вбитую в землю, наматывается канат.
Много лет спустя, в 1999 году, когда я ставил «Волшебную флейту» в Катании, я поручил Маурицио Бало, чудесному театральному художнику, работавшему со мной на многих операх, создать задник с египетскими рабами, поднимающими обелиск. Раз уж либретто «Волшебной флейты» помещает место действия в условный Египет эпохи фараонов, мне хотелось указать на это визуально. Обелиск в моей декорации поднимали с помощью катков и воротов. Всего несколько лет назад я случайно натолкнулся на множество гравюр, на которых была изображена установка обелиска на большой площади перед Собором Святого Петра в Риме в 1586 году. Я был как громом поражен. Там тоже использовались пандус и много-много воротов, с той лишь разницей, что вращали их лошади, ходившие по кругу, а также, для того чтобы объединить большое количество усилий, использовались канаты на направляющих роликах и тали. Я был так восхищен этим открытием, что в конце концов мне разрешили посмотреть в библиотеке Ватикана все акты того времени о возведении обелиска. В своем восторге я заговорил отвечающего за это архиепископа до головокружения. В этих актах есть точнейший перечень использованных инструментов, списки лошадей и поденщиков, записаны несчастные случаи и болезни и самое прекрасное – предложения техников и архитекторов того времени о том, как установить обелиск. Выиграло решение с использованием воротов, и этот египетский обелиск стоит на площади и по сей день. Развлекая слушателей, я иногда утверждаю, что эту идею тогдашние строители украли у меня, словно перевожу стрелку времени в обратную сторону. На съемках «Фицкарральдо» основные усилия пришлись не на долю индейцев-рабочих или лошадей, а на наш экскаватор, который срыл уклон горы с 60 до 40 градусов.
Моя гипотеза о том, что уже в древнее время для установки менгиров сооружались насыпные холмы с кратером внутри, кажется, подтверждается мегалитом в Локмариаке, тоже в Бретани. Этот менгир по размеру далеко опережает все прочие, это крупнейший экземпляр такого рода. Когда он стоял вертикально, высота его должна была превышать двадцать метров, а весом он был не менее трехсот тридцати тонн. Установили его предположительно в шестом или в пятом тысячелетии до нашей эры. Сегодня он лежит на земле, расколотый на четыре части, но, по моему мнению, совершенно исключено, что он разбился о землю. Самая крупная и тяжелая часть направлена в одну сторону, а три более тонкие лежат на некотором отдалении, образуя точную линию, и под другим углом, нежели первая часть. Объяснения, почему это так, туманны и противоречивы. Я предполагаю, что во время доисторической аварии произошло следующее: при опрокидывании менгира в кратер насыпного холма его верхняя часть отломилась под общей тяжестью камня, предположительно при ударе о край кратера. Если небольшая кошка спрыгнет с четвертого этажа, с ней ничего не случится, а слона в зоопарке можно удерживать с помощью бетонного рва глубиной в метр, потому что кость в его ноге, чрезвычайно толстая благодаря массе животного, тотчас сломалась бы, упади он с такой высоты. Итак, верхняя часть менгира разбилась, предположительно, на склоне холма на три части, которые лежат одна за другой в одном направлении. Я думаю, что еще в древности люди срыли холм вокруг большей части камня, потому что обломок все равно был больше любого известного сейчас мегалита. Можно предположить, что его гигантская нижняя часть простояла еще тысячелетия и только позднее повалилась из-за эрозии почвы, но упала в другом направлении. Это объяснило бы расположение частей менгира на земле и то, что они находятся на расстоянии друг от друга. Были гипотезы, что камень упал в результате землетрясения, но в Бретани такое явление трудно себе представить, к тому же этому нет исторических подтверждений. Запись в судовом журнале одного корабля от 1659 года говорит о том, что менгир использовали для ориентации с моря, а мощная нижняя часть вполне могла в то время еще стоять. Я с интересом слежу за исследованиями в этой области и в любое время готов пересмотреть свою гипотезу.
Историю, которая легла в основу «Фицкарральдо», принес мне Джо Кёхлин. Он пришел ко мне в гости в Мюнхене и настаивал на том, чтобы я вернулся в Перу, потому что все ждут и надеются, что после «Агирре» я сниму новый фильм в джунглях. У него для меня есть, говорил он, очень волнующий сюжет, история каучукового барона Карлоса Фермина Фицкарральда, который в конце XIX века стал самым богатым предпринимателем в этом краю. Этот Фицкарральд распоряжался тремя тысячами лесорубов, а еще целой небольшой армией надсмотрщиков. Фицкарральд погиб, едва дожив до тридцати пяти лет, его судно потерпело крушение. Мне показалось, что это не очень хороший материал для фильма, это была всего лишь история закоренелого эксплуататора, и мы с Джо просто поговорили некоторое время. Уходя, Джо закрыл за собой дверь, но потом еще раз сунул голову в комнату и сказал, что забыл об одной детали. Этот самый Фицкарральд однажды перенес по сухопутному помосту свое паровое судно из одной реки в другую. Для этого инженеры разобрали в джунглях судно весом примерно в тридцать тонн на множество деталей, перенесли их к параллельно протекающей реке и снова там пересобрали. Я попросил Джо вернуться в комнату. У меня в голове разом сложилось все: лихорадочные мечты в джунглях, перенос через гору парохода весом минимум в триста тонн, который затаскивают наверх индейцы с помощью воротов, как в каменном веке, голос Карузо, великая опера в девственном лесу. Вскоре после этого я вышел из самолета на плавящийся от жары аэродром в Икитосе – по небу кружат стервятники, в жидкой грязи прямо рядом с посадочной полосой разлеглись свиньи – одна из них гнила на бетонном покрытии, ее задавило самолетом, – и в этот момент я внутренне содрогнулся. Боже милостивый, нет, только не еще один такой фильм! Но этот проект, как и все прочие, завладел мной с чудовищной силой. Выбора у меня не было. Я говорю об этом, потому что нередко утверждают, что я одержимый. Но это неверно. Также неверно, что я добыл достаточно средств, чтобы начать работу над фильмом. На самом деле я рискнул всеми деньгами, которые были у меня лично, чтобы запустить проект. Мы стали строить лагерь в джунглях и речной пароход, но немного времени спустя я уже так издержался, что жил в перестроенном курятнике, где едва не касался головой потолка из папье-маше. Ночью по мне сновали крысы. В конце концов мне стало нечего есть. У меня были с собой очень хороший шампунь и самое лучшее мыло, потому что в джунглях очень поднимает самооценку, когда моешься в реке, а потом от тебя хорошо пахнет. Я обменял шампунь и мыло на индейском рынке в Икитосе на три кило риса, которым питался в следующие три недели. Просто я всегда понимал, что мне необходимо, и развивал в себе чувство долга по отношению к этой необходимости, чтобы идти за мечтой.
В школе я никогда не доверял учебникам. Если взять историю открытий в физике, то голова идет кругом: люди в течение тысячелетий все время заново пытались объяснить устройство космоса. Во времена Аристотеля, две тысячи лет назад, с помощью эксперимента доказывалось, что воздух не имеет веса. Для этого Аристотель взвешивал пустой свиной мочевой пузырь, а затем взвешивал его снова, на этот раз до отказа наполнив воздухом. Результат был один и тот же. Только когда был открыт закон Архимеда, мир предстал в совершенно ином свете. Для меня то же самое относится ко многим областям. Наука о питании непрерывно диктует нам все новые и новые предписания, причем новый тренд стремительно сменяет прежний. Про холестерин, без сомнения, стало известно много верного, неверна лишь его демонизация: без холестерина мы бы прожили всего несколько дней. В США на каждой пластиковой бутылке на первом месте стоит «Total fat – 0», такая же маркировка и на поваренной соли: жира нет, нулевое значение, словно это и вправду что-то сообщает. Для моего фильма «Спасительный рассвет» исполнитель главной роли Кристиан Бейл под присмотром врачей на протяжении шести месяцев похудел на тридцать кило, чтобы убедительно сыграть Дитера Денглера, который был на пороге голодной смерти, когда его нашли после бегства из плена во Вьетконге. Из солидарности я тоже похудел, но только вполовину меньше, чем Бейл. Меня постоянно спрашивали, как я это сделал, какую диету выбрал, и именно американцам это казалось невиданной, сенсационной идеей: я просто съедал половину моего ежедневного рациона. Что требовало от Кристиана Бейла особых навыков, так это тот факт, что мы снимали фильм с конца, хронологически в обратном порядке: если плотно ужинать после дня съемок, в течение пяти недель можно легко вернуть все потерянные килограммы. Играть все возрастающее отчаяние задом наперед – такое под силу только актеру совершенно особого класса.
Я не желаю ничего принимать просто как данность. В связи с этим я хочу рассказать
Как возможно то, чего нельзя себе представить? Меня никогда не смущала такая постановка вопроса. Например, меня очень интригует, что в мире квантовой физики частица, которая может пройти через щель А или через щель В, в определенных случаях одновременно проходит через обе щели. Должен добавить, что в квантовой физике я ничего не смыслю. Однако мои фильмы нашли сильную поддержку среди физиков-ядерщиков, которые постоянно приглашают меня на встречи, как и сообщества рок-музыкантов, скейтбордистов, да и вообще самые разные группы энтузиастов. Я разговаривал с математиками, которых интересовали фантастические ландшафты в моих фильмах, а меня – алгебраизация немыслимых кривых и пространств. В фильме «Кометы и метеориты» (2020) есть эпизод о квазипериодических кристаллах, кратко – квазикристаллах, которые были обнаружены в микроскопических количествах на фрагментах метеорита, упавшего в Сибири, недалеко от Берингова пролива. Все кристаллы подчинены железным правилам симметрии, это известно уже лет двести, но поведение этих метеоритных кристаллов считалось немыслимым и едва ли не противоречащим всему, что мы знаем. Однако в семидесятые годы английский математик Роджер Пенроуз[32] разработал геометрию, с помощью которой обосновал то, чего раньше нельзя было вообразить. А самое удивительное, что еще в 1453 году персидские ремесленники из Исфахана создали на стене одной из мечетей устроенный квазипериодически орнамент из плиток, не зная математики, лежащей в основе этого узора. Я познакомился с Пенроузом и с тех пор отношусь к невообразимому с еще большим уважением. В то же время меня интриговало, что журнал
Долго ломая голову над загадкой, я решил наконец оставить в стороне геометрическое мышление. Я подошел к парадоксу иначе, потому что он противоречил всему моему опыту в реальном мире. Я просто задался вопросом, является ли загадка парадоксом на самом деле. И наконец более внимательно присмотрелся к этим двум картинкам: зачем вокруг них две рамки, когда хватило бы одной? Там, где края ступенчатых элементов рисунка соприкасались с рамкой, край узора на одном рисунке едва заметно выступал наружу, а на другом рисунке – изгибался внутрь. То, что было представлено как парадокс, оказалось обыкновенным надувательством. Сумма небольших увеличений и уменьшений игрового поля составила площадь, которой хватило, чтобы поместить пустой квадратик в центр второго рисунка. Чтобы понять это, мне понадобилось два месяца, на что у любого другого человека ушло бы несколько минут – как раз то время, которое нужно убить, пока ждешь вызова к зубному.
22. Баллада о маленьком солдате
«Фицкарральдо» был бешеной жизнью, образами, музыкой и опытом, который я переваривал даже много времени спустя после съемок фильма. В начале восьмидесятых мне пришлось потихоньку зализывать раны, и длилось это долго. В то время я познакомился с альпинистом Райнхольдом Месснером. Мы довольно быстро решили снять фильм о его попытке покорить за одну экспедицию сразу две вершины-восьмитысячника на хребте Каракорум в Пакистане, и не просто подняться на них, а «перешагнуть» через них. На такие горы восхождение совершают, как правило, по определенному маршруту и по нему же возвращаются обратно. Но Месснер уже в 1970 году, во время своего первого восхождения на восьмитысячник, поднялся на гору Нанга-Парбат и спустился с другой стороны. При этом погиб его младший брат. Переход через гору был вынужденным, потому что на вершине поднялась ужасная буря и спуск по прежнему маршруту стал невозможен. В чудовищно сложных условиях Месснер спустился по противоположному склону горы, где его брата засыпало лавиной. Сам Месснер отморозил несколько пальцев на ногах и едва не погиб. Но он был человеком необычно уравновешенным и подходил ко всему планомерно, это мне в нем нравилось. Во время экспедиций он не раз поворачивал назад, хотя до вершины было уже рукой подать, потому что по здравом размышлении опасность схода лавины на этом последнем отрезке пути была для него слишком велика. Он всегда делал именно то, что можно было сделать. Поднимая корабль на гору, я тоже не полагался на случайность – вовсе нет, я понял, что это возможно. В нашем общем проекте Месснер собирался подняться на две вершины, Гашербрум I и Гашербрум II, вместе с альпинистом Хансом Каммерландером. Оба они и в самом деле поднялись тогда, в 1984 году, на Гашербрум I по одному маршруту, а спустились по другому, что привело их к подножию Гашербрума II. Они перешли и через него, а мы ждали их в базовом лагере. Восхождение было уникальным и, как практически все, что делал Месснер, открывало новые горизонты. Я не сомневаюсь, что он величайший альпинист не только своего времени, но и вообще. Профессионализм Месснера, с одной стороны, и человеческая теплота, которую излучал Каммерландер, с другой, создавали хорошее сочетание характеров для фильма. «Гашербрум – сияющая гора» был закончен в 1985 году. Но вообще-то я собирался снимать художественный фильм на горе К2[33], которая расположена на пути к вершинам Гашербрум. Последние восемьдесят километров нужно идти вдоль мощного потока ледника Балторо, в него впадает ледниковая река, которая течет с К2. Я мечтал о К2, потому что она прекрасна и одинока, примерно как Маттерхорн в Швейцарских Альпах, но только вот К2, вторая по высоте вершина в мире, – самая опасная из всех. В базовом лагере у подножья Гашербрума мы наблюдали за сходом лавины, который продолжался целых четырнадцать минут. Я не мог поверить, что лавина никак не кончается, и смотрел на часы. Наконец снег и лед стали резко сходить такими невероятными массами, словно это атомный гриб, но шел он не вверх, а горизонтально, прямо на нас. Для безопасности наш лагерь у ледника был разбит в двух километрах от склона горы, однако за считанные секунды его накрыла лавина рыхлого снега. Нам потребовались многие дни, чтобы откопать наше кинооборудование и снова привести его в рабочее состояние. К слову, наручные часы на следующий день лопнули у меня перед лицом, когда я поднес ко рту чашку чая. Давление воздуха внутри часов стало больше, чем атмосферное.