— Но вы же их так совсем уморите! — вскричала герцогиня с плохо сдерживаемым возмущением.

— Конечно, они все так кончат, — небрежно бросил турок. — Хараджа не даст им передохнуть, чтобы кровь, высосанная пиявками, восстановилась.

— Хоть я и жесточайший враг христиан, но думаю, такая неслыханная жестокость не делает женщине чести.

— Что ты хочешь, господин, такова воля племянницы паши. Здесь распоряжается она, и никому не дозволено ей перечить, даже мне.

— А сколько здесь пленников?

— Около двадцати.

— Всех взяли в Никозии?

— Да, они все из гарнизона и, думаю, принадлежат к знатным фамилиям.

— И ты знаешь их по именам?

— Некоторых знаю.

— А есть среди них капитан по имени ЛʼЮссьер? — спросила герцогиня, и голос ее дрогнул.

— ЛʼЮссьер… — пробормотал турок. — О! Французский аристократ на службе Венецианской республики… Да, он тоже ловит пиявок.

Герцогиня закусила губы: рвущийся из груди крик надо было сдержать. Она нервным движением промокнула капли холодного пота, выступившие на лице, и немного помолчала, чтобы прийти в себя и обрести прежнее спокойствие. Потом сказала:

— Я ведь приехал именно из-за этого офицера.

— Его хотят освободить?

— Мне поручено препроводить его в Фамагусту.

— Кто отдал такой приказ, господин?

— Мулей-эль-Кадель.

— Дамасский Лев! — с удивлением воскликнул капитан. — Но зачем этому смельчаку из смельчаков понадобился ЛʼЮссьер?

— Этого я не знаю.