— Это верно.

— К тому же нам обязательно надо иметь под рукой судно. Если абордаж удастся, нам нельзя будет оставаться здесь, у берега Кипра, дольше часа. Опасность быть посаженными на кол пока никуда не делась, и такая смерть, клянусь, мне вовсе не улыбается. Я однажды видел, как казнили беднягу-отступника, и двух дней его ужасной агонии мне хватило на всю оставшуюся жизнь, я этого никогда не забуду, даже если буду жить тысячу лет, как кит.

— Говорят, из всех казней, что изобрели турки, эта самая ужасная.

— Чувствовать, как тебе молотком вбивают в тело острый кол, а потом висеть в воздухе, как птица на вертеле, — вещь не самая приятная, синьора.

— Прибавьте к этому, что несчастный может прожить в таком виде дня три, а эти собаки-турки придумали, как усилить его мучения. Они намазывают его медом, чтобы его терзали еще мухи и пчелы.

— Вот звери!

— Они настоящие канальи, синьора, достойные своего Магомета.

— Ну, Магомет таким не был.

— Нет, он был пес шелудивый, — отозвался старик. — Стоп, ребята!

— В чем дело, папаша Стаке? — спросил Перпиньяно, перебравшись на корму.

— Шебека не дальше чем в двух кабельтовых.

— Останавливаемся?

— Подождем Николу. Если в нужный момент он нам не поможет, наше дело дрянь. Он не должен быть далеко.

Папаша Стаке выпустил из рук румпель, оглянулся и тихо свистнул.

Вскоре послышался ответный свист.

— Подождем его. Никола понял, что он нам нужен.

Шлюпка грека двигалась очень медленно, чтобы с шебеки не услышали плеска весел, хотя прибой был силен и волны с шумом набегали на песок и бились о скалы. А потому до шлюпки папаши Стаке она добралась не скоро.

— Почему вы остановились? — спросил Никола.

— Сто тысяч акул! Турки загасили огни, — ответил старик, — а я не кошка, чтобы видеть в темноте.

— Я тоже это заметил, однако, мне кажется, для нас это даже хорошо, — сказал грек. — Так легче застать их врасплох. Вы видите шебеку?