Аналогичный сюжет мы встречаем и в китайских хрониках. В конце 70-х — начале 60-х гг. II в. до н. э. на северных границах Китайской империи тюркоязычные сюнну победили своих главных противников — больших юэчжи. Счастливый победитель — предводитель сюнну Лаошан-шаньюй в честь этого события приказал изготовить из черепа убитого вождя побежденного противника чашу для питья…
Трудно сказать, с чем мы имеем дело в данном случае — с описаниями сходных событий, литературным заимствованием или же культурной традицией тюркоязычных народов (печенегов, протоболгар и их предков-сюнну). Во всяком случае, утверждать, что Святослав именно так сложил свою голову, не стоит.
Сообщение о гибели киевского князя летописец дополняет указанием на срок его правления: «И всех летъ княженья Святославля леть 20 и 8». Геродот также сопровождает рассказ о гибели Кира уточнением: «Царствовал же он полных 29 лет». Не исключено, что такое совпадение могло учитываться летописцем и его читателями как дополнительное основание для ассоциации Святослава с Киром. Можно даже высказать догадку, что отдельные летописные характеристики Святослава должны восходить к характеристикам Кира в одном из известных летописцу (и пока не установленных нами) источников. Впрочем, не исключено, что некоторые из них (учитывая летописное происхождение Святослава от Ольги — «царицы Эфиопской») могут восходить к средневековому образу Александра Македонского.
Как бы то ни было, претензия Святослава на перенос столицы в Переяславец на Дунае, скорее всего, отображает представление летописца о том, что Переяславец (точнее. Преслав) выполнял в свое время функцию Нового Иерусалима. Однако тот же летописец, видимо, считал, что к тому моменту, когда Святослав захватил столицу Болгарского царства, та уже начала утрачивать свой высокий статус. Возможно, негативное отношение летописца к отъезду Святослава в Переяславец подкреплялось представлением о том, что «земля, в которую идете вы, чтоб овладеть ею, земля нечистая, она осквернена нечистотою иноплеменных народов, их мерзостями, которыми они наполнили ее от края до края в осквернениях своих» (1 Езд 9 10–11).
Такое предположение может следовать из заявления киевского князя о том, что он не хочет оставаться в своей земле: «Не любо ми есть в Киеве быти…». Дело в том, что в пророчестве Иеремии есть близкое выражение — с осуждением тех, кто не хочет «жить в этой земле», желая лучшей и спокойной жизни. Там, куда они направляются, их настигнут меч и голод, там они и умрут: «Итак знайте, что вы умрете от меча, голода и моровой язвы в том месте, куда хотите идти, чтобы жить там» (Иер 42 9, 13–14, 16–17, 18, 22). Иеремии вторит Исаия: «Если захотите и послушаетесь, то будете вкушать блага земли; если же отречетесь и будете упорствовать, то меч пожрет вас: ибо уста Господни говорят» (Ис 1 19–20).
В этих пророчествах как бы описывается дальнейшая судьба Святослава. отправившегося, вопреки настоянию Ольги, в Болгарию. Святослав «не послуша матере, творяше норовы поганьския, не ведыи, аще кто матерь не послушаеть, в беду впадаеть». Действительно, желая жить в земле, куда «вся благая сходятся», он, в конце концов, терпит поражение, его настигают голод и меч. После победы под Доростолом и мира с греками Святослав вынужден отправиться на родину, чтобы привести новые войска, поскольку его отряд почти весь перебит: «И приде Святославъ къ порогомъ. и не бе льзе проити порогъ. И ста зимовати в Белобережьи. и не бе у них брашна уже, и бе гладь великъ. яко по полугривне глава коняча. И зимова Святославъ ту. Весне же приспевши, в лето 6480, поиде Святославъ в пороги. И нападе на нь Куря, князь Печенежьскии, иубиша Святослава…».
Описание голода, постигшего отряд Святослава, достаточно любопытно. Странное упоминание стоимости «главы конячи» (при том, что «Свеналд… приде Киеву», как он и советовал Святославу, «на конихъ около», и, следовательно, с позиций «здравого смысла», коней у Святослава не оставалось) позволяет его связать еще с одним библейским текстом. Речь идет о голоде в столице царства Израильского, Самарии во время осады ее Венададом, царем Сирийским: «собрал Венадад. царь Сирийский, все войско свое и выступил, и осадил Самарию. И был большой голод в Самарии, когда они осадили ее. так что ослиная голова продавалась по восьмидесяти сиклей серебра, и четвертая часть каба голубиного помета — по пяти сиклей серебра» (4 Цар 6 24–25). Все сказанное позволяет сделать вывод, что описание последних лет жизни Святослава в «Повести временных лет» вряд ли стоит воспринимать как протокольно-точное описание того, «как все было на самом деле». Скорее, это — попытка метафорически передать смысл событий, происходивших в конце 60-х гг. X в. Речь идет, видимо, о преемственности христианских сакральных центров мира: Иерусалим — Константинополь — Преслав (летописный Переяславец) — Киев.
Согласно летописному рассказу, отправляясь в последний болгарский поход. Святослав оставил на Руси наместниками своих сыновей: Ярополка. Олега и Владимира. Ярополк был посажен в Киев, Олег отправился в землю древлян, а Владимир — на Северо-Запад, в Новгород. После смерти Святослава полноправным киевским князем стал Ярополк. Однако его правление длилось недолго. Между братьми началась междоусобица, которая окончилась гибелью Олега и Ярополка. Новым киевским князем стал Владимир. Раннее летописание оставило гораздо более подробные свидетельства о его жизни и деяниях, нежели о его предшественниках. Однако большинство из них также носит легендарный характер и нуждается в специальном анализе и толкованиях.
Во многом загадочно происхождение Владимира. Обычно считается, что он был «незаконнорожденным» сыном Святослава (хотя, неизвестно, существовало ли такое представление в дохристианской Руси). Основанием для этого являются два связанных между собой сообщения «Повести временных лет».
Одним из поводов начала активной борьбы Владимира против Ярополка стало якобы неудачное сватовство новгородского князя к полоцкой княжне Рогнеде. Гордая скандинавка (отец ее, Рогволод, по словам летописца, «пришелъ и-заморья», т. е. из Скандинавии) на предложение Владимира будто бы ответила: «Не хочю розути робичича, но Ярополка хочю». Из этого обычно делается, казалось бы, вполне логичный вывод, что мать Владимира была рабыней. Иначе, с позиций «здравого смысла», называть Владимира «робичичем» не было никаких оснований. Правда, старославянское
Социальное положение матери Владимира, как будто, подтверждается другим летописным сообщением, согласно которому та была ключницей княгини Ольги и звали ее Малуша, а отцом ее был некий Малк Любечанин. Известный советский историк Н. М. Тихомиров из этого даже делал вывод, что в данном случае мы имеем дело с первым свидетельством того, как дочь свободного горожанина попадает в рабскую зависимость…
Однако все не так просто. Дело в том, что «робичичами», или «чадами рабыниными» в древнерусской литературе назывались также те. кто не принял христианства, в противовес христианам — «сынам свободным». Именно в таком значении слово «робичич» упоминается
будущим митрополитом-«русином» Иларионом в знаменитом «Слове о Законе и Благодати». В основе этого образа лежит толкование апостолом Павлом (Гал 4 25–36) соответствующего места Книги Бытия, в котором речь шла об Измаиле — сыне праотца Авраама от рабыни Сары, Агари (Быт 21 1). Так что, «цитируя» полоцкую княжну, летописец, возможно, намекал, что та не пожелала идти за «сына греха» — нехристя. Естественно, из этого вряд ли следует, что сама Рогнеда была христианкой: в данном случае мы «слышим» голос не полоцкой княжны, а летописца-монаха XI или XII в.
При таком толковании становится понятным и то, почему Рогнеда «хочет Ярополка»: по мнению М. С. Грушевского, тот был христианином. С этой точкой зрения, судя по всему, был согласен Б. А. Рыбаков: «М. Грушевский, задавая вопрос — откуда мог быть известен точный день смерти Ярополка, считает, что Ярополк, воспитанный бабкой-христианкой и женатый на христианке, мог и сам быть христианином… а факт крещения Ярополка, или хотя бы его склонности к христианству, мог объяснить живой интерес к этому князю как со стороны папы Бенедикта VII. так и со стороны византийского императора, одновременно приславших свои посольства к Ярополку в Киев». Следовательно, ответ Рогнеды содержал вполне ясный для древнерусского читателя намек на то, что Владимир — нехристь, язычник.
Рассмотренная интерпретация получает дополнительное подкрепление при обращении к источнику рассказа о сватовстве Владимира. В основе этого предания, как считал А. А. Шахматов, лежала так называемая Корсунская легенда. В ней на предложение киевского князя отвечает уже не Рогнеда, а греческая царевна Анна. Смысл же ее ответа вполне однозначен: «Не хощу аз за
Не менее сложным оказываются и сведения о сыновьях Владимира.
В «Повести временных лет» приводятся два не совпадающих между собой перечня сыновей киевского князя: под 6488 (980) и 6496 (988) гг. Сравнительно-текстологический анализ не позволил в свое время А. А. Шахматову установить соотношения между этими текстами, каждый из которых сохранился к тому же в нескольких вариантах.
Первый перечень сообщает: «Бе же Володимеръ побеженъ похотью женьскою, и быша ему водимыя [т. е. «законные» жены]: Рогънедь. <…> от неяже роди 4 сыны: Изеслава, Мьстислава, Ярослава. Всеволода. а 2 дщери; от Грекине — Святополка, от Чехине — Вышеслава; а от другое [т. е. от двух других] — Святослава и Мьстислава; а от Болгары-ни — Бориса и Глеба».
В отличие от него список 6496 г. просто перечисляет: «Бе бо у него сыновъ 12: Вышеславъ, Изяславъ, Ярославъ. Святополкъ. Всеволодъ. Святославъ. Мьстиславъ, Борись, Глебъ, Станиславъ, Позвиздъ. Судис-лавъ».