Вещий Олег

Как уже отмечалось, придание Олегу не свойственного ему изначально княжеского статуса (по мнению А. А. Шахматова, еще в «Начальном своде» тот фигурировал лишь как воевода Игоря), было связано с тем, что создателю «Повести временных лет» удалось найти и вставить в свою летопись договоры Руси с греками, в которых Олег фигурировал как «первое лицо».

После захвата Киева Олег, согласно «Повести», подчинил, помимо полян, древлян, северян и радимичей, «а съ уличи и теверцп имяше рать».

6415-м (907) годом летописец датирует поход Олега на Констан-тинополь-Царьград. Сама дата похода, видимо, была заимствована из текста первого договора с греками. В этом году, объединив «множество варяг, и словен, и чюдь… и кривичи, и мерю, и деревляны. и радимичи, и поляны, и северо. и вятичи, и хорваты, и дулебы, и тиверци», Олег подошел к столице Византии. Здесь он «много убийства сотвори… греком, и разбиша многы полаты, и пожгоша церкви», а взятых в плен «овех посекаху, другиа же мучаху, иныя растреляху, а другыя в море вметаху».

Результатом этого набега и стало якобы заключение договора. Это событие, однако, сопровождалось довольно странными обстоятельствами: «И повеле Олег воем своим колеса изделати и воставляти на колеса корабля, и бывппо покосну ветру, въспя парусы съ поля, и идяше къ граду. И видевше греци, и убояшася, и реша. выславше ко Олгови: “Не погубляй града, имемся по дань, якоже хощеши”. И устави Олег воя. И вынесоша ему брашно и вино, и не приа его: бе бо устроено со отравою. И убояшася греци. и реша: “Несть се Олег, но святый Дмитреи. послан на ны от Бога”. И заповеда Олег даяти на 2000 корабль по 12 гривен на человек, а в корабли 40 мужь. И яшася греци по се. и поча-ша греци мира просити, дабы не воевал Грецкые земли. Олег же. мало отступи от града, нача мир творити со царьма грецкима, со Леоном и Александром…».

После заключения договора, как пишет автор «Повести», «рече Олег: "Исшиите парусы паволочиты руси, а словеном кропиньныя”. И бысть тако. И повеси щит свои въ вратех, показуа победу, и поиде от Царяграда. И воспяша парусы паволочиты. а словене кропиньны, и раз-драфих] ветр; и реша словени: “Имемся своим толстинам, не даны суть словеном пре кропинныя”».

Итак, после заключения мира с греками князь якобы приказал сшить «парусы паволочиты» и «кропиньныя», т. е. паруса из ценных шелковых тканей. Мнение А. С. Львова о том, что под «кропиньны-ми» имеются в виду паруса, сшитые из крапивной (сделанных из волокон крапивы) ткани, не получила поддержки у специалистов. А. С. Львов исходил не столько из собственно филологических оснований (как это. скажем, делал А. А. Шахматов, не принявший точку зрения И. И. Срезневского о том, что форма кропииные возникла из коприиные. ‘шелковые’), сколько из буквального понимания текста и собственного здравого смысла: «Едва ли ветер так легко может разодрать шелковую ткань. В самом деле, здесь речь, должно быть, идет о ткани из волокон крапивы — наименее устойчивой, которую ветер легко мог разодрать». При этом, правда, ему приходилось делать одно небольшое допущение: «Обычай ткать из крапивной пряжи холст лгог существовать и в древней Руси». Тем не менее, такое решение не снимало формально-логиче-ского противоречия: «Правда, немного странно то. что после того, как ветер разодрал пря кропиныя, словене взялись за тълстпны, т. е. за парус из простого и грубого холста. Чем лучше холст из крапивы холста из конопли или льна?»

Смысл этого рассказа неясен. Попытки истолковать его как насмешку киевлянина над новгородцами, или как проявление недовольства новгородцев, «подчеркнувших свое невидное положение в войске Олега, простоту и суровость своего походного быта» (Д.С. Лихачев), вряд ли можно принять. Ведь из текста летописи следует, что если руси Олег приказал сшить паруса «паволочптые» (т. е. из ткани, вышитой шелком), то «словеном — кропиньныя», из коприны — шелка. Разница (если она вообще есть) здесь почти неощутимая. Да и разделение руси и словен здесь не носит, скорее всего, принципиального характера.

Практически все исследователи давно уже сошлись во мнении, что все перечисленные детали похода имеют фольклорное происхождение: упоминания о поставлении кораблей Руси на колеса, о парусах из драгоценных материй, сшитых для руси и славен, о том, как на ворота города был повешен щит (или щиты), а Олег прозвали Вещим. Скорее всего, когда-то они составляли цельный рассказ. Правда, единства сюжета в них как будто не прослеживается. Однако обращении к Библии позволяет наметить определенную связь между перечисленными фрагментами.

Столь необычная деталь, как паруса из дорогих тканей, встречается у пророка Иезекииля. Обличая тирян (Иез 27 1-22), он среди прочих излишеств упоминает узорчатые полотна из Египта, которые те используют для изготовления парусов. Совпадают с отдельными моментами в описании похода Олега на Константинополь и некоторые другие детали того же пророчества. В частности, Иезекииль говорит о воинах из Персии, Лидии и Ливии, взявших на себя защиту Тира, в знак чего они повесили на него «щит и шлем». Олег, как мы помним, тоже «повеси щит свои въ вратех». Кстати, объяснить, зачем Олег повесил свой щит на ворота Константинополя, долгое время не удавалось. Отмечалось только, что это «было, по-видимому, в древней Руси знаком победы, при этом связанный с каким-либо ритуалом» (Д. С. Лихачев). Основанием для такого мнения служит разъяснение, приведенное в самой Повести: щит (или щиты) повешен, «показающе победу». Однако, во-первых, слово «победа» в Х-ХП вв. имело гораздо более широкий спектр значений: от ‘поражения’ до ‘победы’. И, во-вторых, по наблюдению А. С. Львова, все слова с основой побед-, встречающиеся в ПВЛ, являются «книжными» и используются в тех случаях, когда летописец стремился «излагать мысль так же. как и в церковных книгах».

В «библейском» же контексте эта деталь приобретает вполне определенное значение: Олег тем самым показывал, что берет город под свою защиту. Такое объяснение тем более вероятно, что в древнерусских источниках встречается слово «победница», что значит ‘защитница’.

С этим вполне согласуется вывод А. Л. Никитина, сделанный на основании «здравого смысла» (очевидно, отличающегося от «здравого смысла» Д. С. Лихачева): «В тексте рассказа можно найти еще одно доказательство мирных намерений Олега, по традиции толкуемое в прямо противоположном смысле: упоминание о его щите и щитах его сподвижников, вывешенных "на воротах” (т. е. на воротных башнях) Константинополя, "показамще победу”. Если использование колес и повозок для перевозки судов, в том числе и при осаде городов, хорошо известно, то в этом случае мы никаких аналогов не находим. Наоборот, различные знаки, изображения и предметы, которые помещали на башнях и воротах крепостей, выполняли роль талисманов и оберегов, служили защитой от врага и злоумышленника, будучи в прямом смысле слова "щитом” городу и его жителям. С той же целью над городскими воротами помещали иконы, кресты и гербы. Кроме того, как показал Я. К. Грот, выражение "поднять щиты” для предводителя одной из воюющих сторон в ту эпоху означало призыв к перемирию и началу переговоров. Поэтому можно утверждать, что. вешая свои щиты на башнях Константинополя, "русы” объявляли о готовности отныне защищать этот город вместе с его обитателями. Если вспомнить, что вскоре в византийской армии появляются отряды “русов” (морская экспедиция на Крит 911–912 гг.), а сами греки наименовали Олега "святым Димитрием”, то подобное утверждение вряд ли покажется слишком смелым».

После эпизода с парусами сообщается: «И прпде Олег к Киеву, неся злато, и паволоки, и овощи, и вина, и всякое узорочье». В пророчестве же Иезекииля говорится, что за товары, вывозимы из Тира, другие страны платили золотом, пурпурными и узорчатыми тканями, пшеницей, оливковым маслом, сластями, медом, вином и выделанным железом. Эти перечни совпадают практически полностью.

Таким образом, мы наблюдаем вполне определенное сближение у летописца деталей в описании похода Олега и в пророчестве Иезекииля.

Зачем же понадобилось такое отождествление языческой Руси и Тира[4]?

В то же время эпизод с парусами, видимо, подчеркивал, что Русь никогда не достигнет мощи и богатства финикийского города («не даны суть словеном пре кропииньныя»). Быть может, основная идея этого летописного рассказа перекликалась с продолжением пророчества Иезекииля, посвященным обличению «начальствующего в Тире» (Иез 28 17)? Тема обличения — гордость и дерзость правителя, поставившего «ум свой наравне с умом Божиим»: «От красоты твоей возгордилось сердце твое, — утверждает Иезекииль, — от тщеславия твоего ты погубил мудрость твою; за то Я повергну тебя на землю, перед царями отдам тебя на позор».