Легенды о Святославе

Особое место в летописных легендах занимают предания о сыне

Игоря, князе Святославе — фигуре уже вполне исторической. Мы даже можем представить себе, как он выглядел, благодаря уже упоминавшемуся византийскому историку Льву Диакону: «Государь [Иоанн Цимисхий]… покрытый вызолоченными доспехами, подъехал верхом к берегу Истра, ведя за собою многочисленный отряд сверкавших золотом вооруженных всадников. Показался и Сфендослав, приплывший по реке на скифской ладье; он сидел на веслах и греб вместе с его приближенными, ничем не отличаясь от них. Вот какова была его наружность: умеренного роста, не слишком высокого и не очень низкого, с мохнатыми, бровями и светло-синими глазами, курносый, безбородый, с густыми, чрезмерно длинными волосами над верхней губой. Голова у него была совершенно голая, но с одной стороны ее свисал клок волос[9] — признак знатности рода; крепкий затылок, широкая грудь и все другие части тела вполне соразмерные, но выглядел он угрюмым и диким. В одно ухо у него была вдета золотая серьга; она была украшена карбункулом, обрамленным двумя жемчужинами. Одеяние его было белым и отличалось от одежды его приближенных только чистотой. Сидя в ладье на скамье для гребцов, он поговорил немного с государем об условиях мира и уехал».

Автор этого описания вряд ли сам видел киевского князя, но. как полагают многие, в целом верно изобразил его наружность, опираясь на рассказы очевидцев. Впрочем, современные историки подчеркивают, что Лев Диакон стремился следовать в таких случаях древним авторам, а облик Святослава в его изложении очень напоминает описание Атиллы, оставленное византийским автором V века Приском Панийским. Тот, скажем, отмечает, что Атилла «во всем… выказывал умеренность: так, например, гостям подавались чаши золотые и серебряные, а его кубок был деревянный. Одежда его также была скромна и ничем не отличалась от других, кроме чистоты; ни висевший у него сбоку меч, ни перевязи варварской обуви, ни узда его коня не были украшены, как у других скифов, золотом, каменьями или чем-либо другим ценным».

В отличие от своей матери, Святослав не склонен был принимать христианство, на что часто обращают внимание современные нам авторы. Большую часть жизни он провел в военных походах, смысл которых, однако, судя по летописным записям, не был ясен его современникам. Те якобы заявляли ему: «Ты, княже, чюжея земли ищеши и блюдеши, а своей ся охабивъ [т. е… свою покинул]». Действительно, князь мало уделял внимания собственным владениям, поручив их сначала своей престарелой матери, а затем сыновьям. Зато ему удалось сокрушить могущество Хазарского каганата, дойти до Каспия, а затем несколько лет воевать в Болгарии. С последними походами, предпринятыми по договоренности с Византийской империей, связаны довольно любопытные моменты.

Так. загадкой для современного читателя является заявление Святослава Игоревича: «Не любо ми есть в Киеве быти, хочю жити в Переяславци на Дунай, яко то есть середа в земли моей». Если само желание перенести столицу в некий Переяславец представляется большинству исследователей достаточно логичным (при этом они часто ссылаются на греческого историка Скилицу, который писал, что Болгария привлекала Святослава своими богатствами), то ответить с позиций здравого смысла на вопрос, почему именно Переяславец — середина Русской земли, чрезвычайно трудно.

Естественно, речь Святослава — не протокольная запись, а текст, созданный летописцем-христианином и имеющий, скорее всего, литературную основу. При обращении к другим древнерусским источникам оказывается, что выражение «середа земли» является устойчивым оборотом. Его, например, можно встретить в «Голубиной книге», восходящей к домонгольскому времени. В ней об Иерусалиме говорится, что «тут у нас среда земли». Подкрепляет такое впечатление и Житие Василия Нового, в котором об Иерусалиме говорится, что «вся благаа его посреде его». Действительно, на средневековых картах Иерусалим располагался в самом центре мира.

Однако мог ли киевский летописец связывать образ Иерусалима с болгарским Переяславцем? Для такого предположения имеются некоторые основания.

Официальное принятие в 864 г. болгарским князем Борисом I (852–889) христианства стало прологом к настойчивым попыткам Первого Болгарского царства добиться политической независимости от Византии и автокефалии своей церкви. Уже сын Бориса, князь Симеон I (893–927) одержал ряд побед над Византией и вынудил ее заключить мир. Согласно договору, греки теперь должны были ежегодно выплачивать Болгарии солидную дань. Кроме того, Симеон присвоил титул «василевса ромеев», поставил в 893 г. на болгарскую епископскую кафедру Климента Охридского — ученика и последователя свв. Кирилла и Мефодия, а Преславский собор принял решение заменить греческий язык в богослужении славянским. Одновременно столица Болгарского царства была перенесена из Плиски в Преслав (Преслав Великий). Сын Симеона. Петр (927–969) в 927 г. заключил новый договор с Романом I Лакапином и женился на внучке императора Марии. Это дало возможность официально закрепить за болгарским правителем титул «васи-левса ромеев». Византия обязалась по-прежнему выплачивать Болгарии ежегодную дань (подвидом содержания византийской принцессы), а болгарская церковь получала патриаршество. Таким образом, новая столица I Болгарского царства в определенном смысле перенимала у Константинополя статус центра православного (при всей условности применения данного термина к этому периоду) мира.

Пытаясь ослабить влияние Болгарии, византийский император Никифор Фока обратился к Святославу с предложением напасть на нее. Во время первого похода (968) Святослав захватил низовья Дуная, где, возможно, существовал город Переяславец (известен только по сообщению «Повести временных лет»). Во время второй болгарской экспедиции (969) Святослав захватил уже самую столицу Болгарского царства — Великий Преслав, взял в плен болгарского царя Бориса II (969–972). все его семейство и брата Романа. В «Повести же временных лет» под 6479/971 годом сообщается об осаде и взятии княжеской дружиной Переяславца: «Приде Святославъ в Переяславець, и затворишася Болгаре въ граде. И излезоша Болгаре на сечю проливу Святославу, и бысть сеча велика, и одоляху Болъгаре…И къ вечеру одоле Святославъ. и взя градъ копьемъ»). Так что, либо о захвате столицы Болгарского царства летописец умалчивает (что само по себе весьма странно), либо именно ее он называет Переяславцем (возможно, произвольно этимологизируя этот топоним).

Не исключено, что в представлении древнерусского летописца XI в. Малый Преслав мог ассоциироваться с Преславом Великим. Подобное отождествление, во всяком случае, встречается у некоторых современных исследователей. Так, Г. А. Хабургаев прямо отождествляет Переяславец с Преславом: «мы не знаем, какой была бы его [Святослава] политика, если бы ему удалось (как он мечтал) создать единую русско-болгарскую державу с центром в христианском (!) Преславе (Пере-яславце)», а М. П. Кудрявцев, говоря о том, что Преслав претендовал на роль нового Рима, пишет: «Пять лет русский князь правил Болгарией (967–971 гг.) и пять лет Преслав был княжеской столицей, о которой Святослав говорил: “Ту есть середа земли моей…”».

Во всяком случае, заявление Святослава о Переяславце как «середине земли» может рассматриваться как вполне отчетливая претензия на то, что киевский князь хотел стать во главе правоверного мира. Подобная мысль звучит почти еретически, тем более что незадолго до того, под 6463/955 г. летописец рассказывал о решительном отказе Святослава креститься. На настойчивые уговоры Ольги принять христианство Святослав якобы заявил: «Како азъ хочю инь законъ прияти единъ? А дружина моа сему смеятися начнуть». Однако как ни парадоксально, язычество Святослава служит в данном случае дополнительным аргументом в пользу предлагаемого понимания летописного текста.

Свое желание перенести столицу в Переяславец Святослав объясняет так: «ту вся благая сходятся: оть Грекъ злато, поволоки, вина и овогцеве разноличныя, и-Щехъ же, из Угорь сребро и комони, из Руси же скора и воскъ, медъ и челядь».

Помимо уже упомянутого выражения из Жития Василия Нового («вся благаа его посреде его»), тирада князя может быть соотнесена с популярными на Руси апокрифическими сказаниями, согласно которым, в конце мира Христос вновь воцарится в Иерусалиме и возобновит там храм. Богоизбранный народ будет собран в столицу" богоспасаемого человечества со всех пределов земли. На пути туда его будут встречать побежденные народы и приносить ему дань и драгоценные подарки, как своему повелителю.

Имеется, однако, еще одна библейская параллель, представляющая, пожалуй, в данном случае наибольший интерес: «Господь подвиг дух Кира, царя Персидского, и он объявил по всему царству своему словесно и письменно: так говорит Кир, царь Персидский: Господь Израиля. Господь Всевышний поставил меня царем вселенной и повелел мне построить Ему дом в Иерусалиме, который в Иудее. Итак, кто есть из вас, из народа Его, да будет Господь его с ним, и пусть он. отправившись в Иерусалим, что в Иудее, строит дом Господа Израилева: Он есть Господь, живущий в Иерусалиме. Посему сколько их живет по местам, жители места того пусть помогут им золотом и серебром, дарами коней и скота и другими обетными приношениями на храм Господа в Иерусалиме. И поднялись старейшины племен колена Иудина и Вениаминова и священники и левиты и все. которых дух подвиг Господь идти и строить дом Господу в Иерусалиме; а жившие в соседстве с ними всем помогали им: серебром и золотом, и конями и скотом и весьма многими обетными приношениями многих, которых дух подвигнут был» (2 Езд 2 1–9). Как видим, перечень «всех благ», сходящихся в летописном Переяславце. практически совпадает с приношениями, которые стали доставлять для строительства храма в Иерусалиме, возрождения города и воссоздания богопочитания. При этом стоит подчеркнуть, что возродить Иерусалим и храм Господень, по пророчеству Исаии, должен был именно язычник — персидский царь Кир: «Который [т. е. Господь] говорит о Кире: пастырь Мой, и он исполнит всю волю Мою и скажет Иерусалиму: "ты будешь построен!” и храму: "ты будешь основан!”» (Ис 44 28); «Так говорит Господь помазаннику Своему Киру:… Я препоясал тебя, хотя ты не знал Меня» (Ис 45 1, 5).

Аналогия Святослава с Киром выглядит достаточно плодотворной. Напомним, что о кончине Кира у Геродота сохранилось предание, которое также роднит образы персидского царя и древнерусского князя. Согласно «отцу истории», Кир погиб во время сражения с массагетами (так античные авторы называли среднеазиатские кочевые и полукочевые племена). Царица их Томирис велела найти среди павших в бою труп Кира, отрубить ему голову и бросить в мех, полный кровью, чтобы персидский правитель мог вдоволь напиться кровью, которой он так жаждал.

История с отрубленной головой Кира невольно ассоциируется с рассказом о кончине Святослава. Как мы помним, половецкий хан Куря (кстати, в древнерусских текстах имя Кир передается как Ксръ. Куросъ, Кюръ или Куръ) велел из отрубленной головы Святослава изготовить кубок: «в лето 6480, поиде Святославъ в пороги. И нападе на нь Куря, князь Печенежьскии и убиша Святослава, и взяша главу его. и во лбе его съделаша чашю. оковаше лобъ его. и пьяху по немь». Естественно, столь колоритная (хотя и очень мрачная) деталь стала общим местом практически в любом рассказе о Святославе-воине. Ее достоверность, однако, вызывает некоторые сомнения.

Дело в том, что аналогичные рассказы — но не о Святославе! — мы находим в греческих хрониках Манасии и Георгия Амартола.

В первой из них речь идет о том, как 26 июля 811 г. болгарский хан Крум, победив византийского императора Никифора I, отрубил ему голову, насадил ее на копье, а затем приказал оковать череп императора в серебро и в дни больших торжеств пил из этой чаши здравицу за своих славянских бояр, предлагая и им пить из нее же. Еще больше сближает рассказы о гибели древнерусского князя и византийского императора то, что незадолго до смерти Никифор захватил столицу Крума Плиску, но по пути домой, попал в засаду. Все его воины утонули в болоте или же были перебиты болгарскими лучниками, а сам император пал в битве.

В «Хронике» Георгия Амартола эта история выглядит так: «Темь съгроустивьси, варваръ [т. е. Крум] въ страны своа входы и исходы, за-градивь твердьми древными, пославъ затверди и, за два дьни събравъ воа многы и въ царевь въ шатеръ вшедъ. оуби его и вся велможа его и владоущемъ въиномъ и воинъ бесчислено. Никифору же главоу оусек-ноувъ, на древе повеспвь не за колико дьнии, потомь же обнаживь лъба и оковавъ сребромъ извноу, и поведе пити из неа княземъ Болгарскымъ, хваляся ненасытовствовавшаго и мира не хотевшему». Привлечение в данном случае «Хроники» Георгия Амартола представляется достаточно корректным, поскольку последние исследования Т. Л. Вилкул доказали ее использование в Новгородской первой летописи, в которой мы и находим интересующее нас сообщение о гибели киевского князя.