XX. — Сатана слетел к закату и стал парить над Лесбосом, где отдыхала Сапфо.
XXI. — И она принялась воспевать мимолетные лики любви, приступы бледности и исступления, величаво разлетающиеся волосы, курящийся аромат роз, радугу, трон Афродиты, горечь и сладость Эроса, священную пляску критянок вокруг жертвенника, освещенного звездами, одинокое ложе под Луной и Плеядами, заходящими поздней ночью, нетленную гордость, которая презирает печаль и улыбается в смертный миг, и негу женских поцелуев под мерные звуки приглушенного морского прибоя, вздыхающего под сладострастными стенами Митилены[1646].
Примечательно, что Иегова обозначается здесь местоимением мужского рода (
Все уродливое, несправедливое, свирепое и трусливое исходит от Мужского начала. Все мучительно-прекрасное и желанное исходит от Женского начала… Два этих начала одинаково могущественны и ненавидят друг друга неугасимой ненавистью[1647].
Это чрезвычайно похоже на «Мирскую Книгу Бытия», и в таком случае получается, что Сатана — женское начало.
Большинство исследователей обходили молчанием этот парадокс гиноцентрического сатанизма (учитывая, что Сатану часто представляют в мужском обличье). Например, Карла Джей писала, что Барни и Вивьен
были избирательны в своем поклонении древним божествам: игнорировали Диониса и Пана, этого козлоногого любимца их современников-мужчин, и отдавали предпочтение нескольким женским фигурам. Мужские божества, появлявшиеся в их произведениях, возникали там не как объекты почитания, а в основном для того, чтобы олицетворить какое-нибудь негативное начало. Поэтому Барни и Вивьен уместнее было бы называть не язычницами, а «почитательницами богини», потому что они увлекались культом Великой Матери[1648].
Последнее утверждение, в котором Джей отталкивается от работы юнгианца Эриха Нойманна «Великая мать» (1956), выглядит сомнительным, если вспомнить о том, что Лилит — которая занимает важнейшее место в сочинениях Вивьен и о которой мы поговорим в следующем разделе — явно виделась поэтессе символом антиматеринства и бесплодия и потому никак не годилась на роль «Великой матери». Поэтому в качестве общего утверждения такое суждение Джей совершенно несостоятельно[1649]. Вопрос о Сатане Джей вовсе не затрагивает. Между тем загвоздку с прославлением Сатаны можно разрешить, причем довольно оригинально, если принять предлагаемое нами прочтение: дьявол — женщина, и, таким образом, его фигура гармонично вписывается в рамки того символического культа женских божеств, который наблюдается у Вивьен.
В «Мирской Книге Бытия» Вивьен соглашается с культурным представлением о женщинах — в лице Сапфо, — как о тонких и эмоциональных, и о мужчинах (которых олицетворяет Гомер) — как о порывистых и склонных к насилию существах. Но, совершая феминистский жест, она переворачивает общепринятый иерархический порядок — и прославляет женское превосходство. А еще она подхватывает освященное временем христианское понятие о женщине как об избраннице Сатаны, только вкладывает в него не одиозный, а, напротив, положительный, похвальный смысл. Жанна-Луиза Маннинг высказывала предположение, что под женщинами, созданными Сатаной, подразумеваются именно лесбиянки, однако если вчитаться в сам текст, то разумнее все же предположить, что Вивьен имеет в виду женщин вообще[1650]. Лесбиянка Сапфо представляется в первую очередь идеальным образцом женственности — а Гомер служит наглядным олицетворением тех неприятных и разрушительных качеств, которые, по мнению Вивьен, неотделимы от мужественности.
Есть и ряд других примеров соотнесения Сатаны и демонических созданий с положительными явлениями, с гомосексуальностью и женственностью, тогда как о мужественности, гетеросексуальности и Боге говорится с неодобрением. В стихотворении «Мне явилась женщина» (ит.
В лесбийском мятеже у Вивьен, кроме Сатаны, участвуют и различные другие демонические персонажи, и рассказу о них обычно сопутствует атмосфера какого-нибудь обряда, или же литургический язык. К языческой мифологии, которую Вивьен очень любила, здесь часто примешиваются и христианские элементы — как, например, в «Церере Элевсинской» (из «Венеры слепых»):
Лесбийская пара названа здесь жрицами Аштарот, которая фигурирует в позднем христианском фольклоре как демоница, а иногда ее имя (произошедшее от имени ханаанской богини Ашторет) выступает синонимом самого Сатаны, и они презирают
Аштарот появляется снова в том же сборнике — в стихотворении «Тринадцать», где Вивьен восславляет эту фигуру вместе с другими демонами как врагов деторождения и защитников гомосексуальности:
В этом стихотворении отразился отказ Вивьен от женской роли «производительницы» — утилитарной роли, которую она презирала как, наверное, самое тяжкое бремя гетеросексуальности из тех, что навязывал женщинам патриархальный уклад. И в этом ее взгляд совпадал со взглядами феминисток некоторых тогдашних течений, требовавших для женщин права как минимум быть не только матерью[1660].
В других случаях сатанические аллюзии не столь прямолинейны. В стихотворении «К бедному Богу» (из сборника «В час сложенных рук», 1906) не называется имя прославляемого бога, но есть указания на то, что речь может идти о Сатане, которому лирическая героиня, по ее признанию, поклоняется и смиренно подносит ему свое «мрачное сердце». Этого бога не признают ни жрецы, ни земные властители, и он «беден и печален» — совсем как меланхоличный падший ангел у французских романтиков вроде Гюго, Санд и прочих. Упоминание о том, что правители не удосуживаются умиротворять это божество, может быть отсылкой или к Сатане из «Ведьмы» Мишле — врагу аристократии, — или к Люциферу из «Консуэло» Санд, тоже стоявшему «за народ». Однако Вивьен, будучи элитисткой, высказывает собственные опасения и в последней строфе говорит о презрении к культу христианского Бога (во всяком случае, именно он представляется наиболее вероятной мишенью ее обличений) и в знак протеста обращается вместо него к неопределенной фигуре (возможно, Сатане):
Как мы видели раньше, Сатана был далеко не единственным мифологическим персонажем, кого прославляла Вивьен, и в ее личном «пантеоне» важную роль играли богини греко-римского мира — например, Венера и Исида. В количественном отношении, если рассматривать весь корпус ее сочинений, они занимают более заметное место, чем мотивы, почерпнутые из христианской демонологии. Однако, как отмечает Вирджини Сандерс, те стихотворения, где фигурируют последние мотивы, являются ключевыми для ее творчества текстами: именно в них прослеживается тема духовного бунта и оспаривается символический порядок[1662]. Пожалуй, сатанизм не был главным предметом интереса в ее произведениях, однако не следует забывать, что количественный метод часто плохо подходит для анализа такого типа. Например, иногда образы из разных сфер могут частично пересекаться — как в описании римской Благой Богини (
«В нас дремлет темное дыхание Лилит»: образ «первой женщины» у Вивьен
Другим нехристианским источником, к которому обращалась Вивьен, был иудейский фольклор. Она одной из первых начала использовать образ Лилит как феминистскую знаковую фигуру, хотя ее текстам предшествовали некоторые другие, о которых шла речь в главе 1. Среди них была полунаучная книга Монкьюра Дэниела Конуэя «Демонология и предания о дьяволе» (1878) и поэма длиной в целую книгу Ады Лэнгуорти Колльер «Лилит: легенда о первой женщине» (1885). Конуэй называл Лилит первой феминисткой, «протомученицей женской независимости»[1668]. Колльер следовала его примеру, а еще изображала Сатану (в ее поэме он становится мужем Лилит) мятежником, сочувствующим феминистскому делу. Вполне возможно, Вивьен была знакома с этими текстами, поскольку у нее можно найти некоторые их отголоски — не в последнюю очередь в ее трактовке роли Сатаны в связи с Лилит. Особенно бросается в глаза, что, подобно Колльер, Вивьен не раз использует исламское имя Сатаны Эблис (или Иблис) — например, когда тот появляется рядом с Лилит в строфе ее стихотворения «Литания ненависти» (из «Венеры слепых»)[1669]. Это вполне может указывать на влияние американской поэтессы.
Подробнее всего Вивьен останавливается на образе Лилит в прозаическом стихотворении «Лилит: древнееврейская легенда» (из сборника «От зеленого к фиолетовому»,
Для Вивьен, которой внушали отвращение и гетеросексуальная любовь, и ее возможное последствие — беременность (это чувство отразилось в стихотворении «Тринадцать»), важно было подчеркнуть бесплодность связи Лилит с Сатаной. Вместо детей от их союза рождаются «порочные» мечты и «яды мятежа и сладострастия», что можно понять как намек на лесбийскую сексуальность и на тот бунт против общественных нравственных норм, который она собой представляет. Пожалуй, несколько удивляет то, что Сатане, который здесь — в отличие от «Мирской Книги Бытия» — последовательно обозначается местоимением «он» (