Почему же эти трое не поступили так же? Почему затаились по углам? Почему не забрали хозяйку? По лесу водили – значит, могли! Да и синюю подружку, по всей видимости, взять не постеснялись. Бред. И смрад.

– Не двигайся и ничего не говори, – на богиню он больше не сердился, напротив, снова ощутил её нехитрый возраст, из-за чего ему захотелось поставить её в угол, желательно в мягкий, и строго-настрого наказать ничего не трогать. Послушает ли она его, он не знал, но очень на это надеялся. Здесь сейчас будет жарко.

Нащупав пуговицы своей рубашки, он живо её расстегнул и сбросил вместе с пиджаком и плащом. Потянулся к сумке. Нити оберегов, обнимающие предплечья, трещали и лопались с жалобным звоном, но их было много, сотни и сотни, значит, он должен успеть. Мысли о лежащем в сумке акинаке пришлось оставить – входить с таким оружием в тесную комнатушку попросту опасно, развернуться там негде.

Ладно, сам.

Он рассовал по карманам шарики с пылью кланов – какой-никакой, а дополнительный оберег – и не удержался: глянул на себя через зеркало её глаз. Может, он и старик, конечно, но со спины и не скажешь. Без физических упражнений такие, как он, остаются редко – нечисть расслабиться не даёт. Но дело даже не в этом – Мина «распространила любовь на пациента» и, что ни говори, а призма любви – это удивительно приятная вещь.

Пронаблюдав её глазами за тем, как приземистая груда мышц, расписанных темно-зелёной вязью, перешагнула через порог, он занялся осмотром. По левую руку оказалось зеркальное трюмо. Зеркало он разбил одним ударом кулака – риски дополнительных прорывов были ему сейчас ни к чему. По правую – кухонька, метра три, пустая во всех смыслах, ибо гости обосновались прямо по курсу – в единственной комнатушке, даже по Парижским меркам небольшой. Встроенный шкаф, комод, столик-книжка, двуспальная кровать и барахло (по всем поверхностям ровным слоем). Он отметил вскользь, что с деньгами у девчонок, должно быть, не густо – одна кровать на двоих… Но со вкусом – порядок: вид из окна стоил тесноты – нет ничего красивее парижских крыш. Разве что московские.

И снова перед глазами Анна. «Держи меня, держи!».

Он держал её изо всех сил там, у кухонного окна, за которым она вывешивала бельё, и даже не держал, а обнимал беззастенчиво. Она смеялась, и он резонировал. Она чистила его всегда, даже когда он спал. От грязи его работы, от суеты их коммуналки... – «Где ты опять вывозился, ведьмак?» – «Не называй меня так! Нет в русском языке такого слова» – «А я стану! И стану твоей ведьмой!». И снова смех.

Ведьмой Анна не стала, хотя бы потому, что это не переходящее звание и диплома по такой специальности нет. Рождённый светлым всегда останется светлым. Даже если станет очень странным, полюбив тёмного и вытянув из него все секреты.

Она любила жить. Этого не отнять ни у светлых, ни и тёмных – жизнь они любят одинаково, а вот то, что происходило сейчас здесь, в квартирке Мими и Додо, с жизнью, пожалуй, совместимо не было.

Пружиня на полусогнутых ногах, он поплыл навстречу смраду, обходя возможные ловушки. Ловушек могло и не быть, но поберечься стоило.

Двоих он увидел сразу, отдающие синевой, они клубились в солнечном свете. Довольно крупные четвероногие, возможно, волкодлаки, пока не понятно. Но он не ошибся, их всё же было трое, просто третий, совсем другой, сильный, «прятался» в шкафу. С таким же успехом он мог «прятаться» и за стеной, для неограниченных плотью это без разницы, и Лент очень надеялся, что глядя на него, все они, включая того, скрытого створками шкафа, отчётливо видят зелёный огонь его глаз, в полную противоположность зелёному светофору предупреждающий: «хода нет!».

И тут он понял, почему они не ушли.

Лент родился в смешанной семье, его мать была жёлтой. Жёлтый клан – самый слабый по силе – сам по себе давно растворился бы в прочих цветах спектра, но на стороне его членов всегда стояла красота и умение ею пользоваться. Воплощая в жизнь Елен и Василис Прекрасных, они не только выжили, но и по-своему правили миром. Правильно выбирая пары.

Мать Лента умерла в тысяча девятьсот девятнадцатом. Якобы от «испанки». Ему остались от неё киноафиши, множество афиш – жёлтые покоряют не единицами, а толпами и народами. И жёлтым не нужны «для работы» заклинания на феромонах.

Того, кто прятался в шкафу, Лент не видел, но чувствовал – что в его случае равнялось слову «знал». Это был тот, кто забрал его мать. Или не тот, но такой же. Разумный и злой, высший Демон из-за Черты, которому нечего делать в этом мире. И не ушёл он никуда потому, что Демоны не уходят.

Оценив запасы своей энергии, а они были невысоки, Лент совершенно чётко осознал, насколько это не имело сейчас значения – никто из живущих не справится с чёрным в одиночку. Много веков тому назад, захлебнувшись собственной силой, чёрный клан вывернулся наизнанку. Они покинули «здесь» для того, чтобы воплотиться «там». Возвращались они крайне редко, и никто не знал, что тянуло их в материальный мир. Возможно, их привлекали жёлтые, была такая теория. Поговаривали, что там, за Чертой, чёрным не хватало прекрасного, и они тянули недостающее из этого мира. Тянули с умом. Ведь если утащить с собой правильного жёлтого, то за ним потянется шлейф поклонения и любви, которого хватит на многие годы.

«Ваши пальцы пахнут ладаном и в ресницах спит печаль. Никого теперь не надо нам, ничего теперь не жаль» – память миллионов сердец.

Створка шкафа отъехала в сторону, и навстречу Ленту изнутри шагнул человек. Он был странно угловат для того образа высокого атлета, который вырисовывался в ещё не полностью сформированном теле. Лент смотрел на его длинные чёрные волосы, пытаясь рассмотреть меж прядей лицо, но не мог – Демон не закончил трансформацию. Однако медлительность его была мнимой, и обозначать она могла только одно – он не боялся своего противника. Демоны никогда не уходят от дыр. Вернее, они не уходят от дыр сразу, потому что для подселения в одного человека их сила слишком велика, да-да, никто из живущих не справится с чёрным в одиночку. Ни физически, ни ментально. Поэтому демонам приходится создавать свой собственный сосуд под каждый визит, комбинируя тела и силы.

Создавать, уничтожая.