– Дурачок, – прошептала я. – Мы никого не убиваем. Не забывай: это всего лишь оболочка. Пустая шкурка человека. Программер давно уже перекачал всё ее содержимое в Хайм. С кем ты сейчас разговариваешь, если не со мной? Ну? Пойми: речь идет всего лишь о куске мяса. О полусгнившем, стонущем от боли куске мяса.

Он пожал плечами и оглянулся на Программера.

– Я уже говорила с Программером, он согласен, – соврала я.

– Ну, если так… – нерешительно проговорил Найт. – Если ты сама настаиваешь, если Программер согласен…

– Только разбуди меня перед уколом, ладно?

Когда я пришел в себя, Найт сидел возле постели, на его коленях лежало полотенце, а на полотенце – шприц со смертью. Я понял это сразу, с первого взгляда.

– Всё? Программер закончил?

Найт кивнул.

– Ты сделаешь, как мы договаривались?

Он вздохнул и кивнул снова. Наверно, ему долго пришлось ждать моего пробуждения… – не хотел будить? Или было не добудиться?.. Что он чувствует сейчас? Боится? Все же что ни говори, а это убийство…

Огорчен? Но все тут давно смирились с моим неизбежным уходом, в том числе и я сам, и я сама, и мы сами… – так что укол всего лишь оформит уже существующую реальность. В этой реальности я уже мертв, и дальнейшее мое бытие должно восприниматься как неоправданная и неуместная затяжка времени. Возможно, это и есть теперь главное чувство: нетерпение. Как тогда, в больнице, когда люди сидели волчьим кружком, ожидая смерти моего мальчика.

– Что ты так на меня смотришь? – спросил Найт, неловко поерзав на стуле.

– Как?

– Не знаю. Странно.

– Извини, я не хотела… Подожди еще немножко, ладно? Я пока не готов. Подождешь?

– Конечно, – испуганно проговорил он. – По мне, так лучше вообще этого не делать. Ты не передумала?

Я отрицательно покачала головой и закрыл глаза. Кто он мне, этот Найт? Муж? Подруга? Незнакомая пожилая женщина, с которой я случайно столкнулся здесь всего месяц назад? Чужой человек, совсем чужой… нехорошо умирать на чужих руках, хочется чего-то другого… Но чего? Представь, что вместо Найта сидела бы твоя жена, покойная жена, та самая, которая не спускала с рук нашего мальчика. Наверно, он тоже хотел, чтоб не на чужих руках – так хотел, что все никак не мог умереть. Но умер-то все-таки один. Потому что каждый умирает в одиночку. В одиночку – кто бы ни сидел рядом с его постелью. Ведь они остаются, а он уходит, уходит один. Что они могут сделать для умирающего? Оттянуть. Ускорить. И всё. Они могут лишь слегка повлиять на время. На время, но не на факт смерти. Смерть приходит, так или иначе. Смерть забирает нас поодиночке, даже когда одновременно гибнут тысячи. Эти тысячи все равно составлены из единиц – отдельных, чужих друг другу единиц. И я тоже умру один, совсем один. Страшно, Господи, как страшно…

Найт говорит, что я буду жить вечно. Что всю меня, без остатка, Программер перекачал в Хайм. Кто же тогда лежит здесь и боится так, что зубы стучат? Это она, моя хаймовская ипостась, настояла на том, чтобы Найт сделал смертельный укол. Она хочет убить меня. Зачем? Что я ей сделал?

Нет-нет, подожди. Попробуй рассуждать здраво… Но я не могу здраво! Я болен! У меня болит все тело, и я не могу попросить укол, потому что этот укол должен стать последним, а я не хочу, не хочу! Подожди. Ты все равно умрешь, с уколом или без, не сегодня, так завтра. Ты уйдешь, а она останется – разве это не облегчает дело? Все люди уходят без следа, а ты останешься, хотя бы частью – неужели от этого не легче? Не знаю, не знаю… я знаю одно: не хочу, просто не хочу. Она говорит, что я – всего лишь оболочка, тупое гниющее мясо. Пусть так, пусть тупое, пусть мясо… Я, мясо, не хочу, слышите?! Не хочу!

Я разлепил веки: надо мной, как стрела башенного крана, покачивался чей-то огромный мясистый нос. Кто это? Найт? Нет, это не Найт… я почувствовал, что дрожу, дрожу от ужаса.