Бетховен сочинил тридцать две фортепианные сонаты, каждая из которых была великолепна. Сару впечатлил выбор, сделанный девочкой из Северной Кореи. Соната ми бемоль мажор опус семь – чудовищно сложная пьеса, динамичная, многоплановая, а первая ее часть представляет собой нечто вроде дружеской пощечины Моцарту.

Было странно слышать игру восьмилетней девчушки. Луиджи посвятил произведение своей ученице, графине Бабетт фон Кеглевиц, поэтому во время эротичной второй части Саре пришлось смотреть в потолок. Диссонанс между игрой ребенка – пусть и блестящего в плане техники – и самой музыкой ЛВБ – оказался слишком велик.

Следующим выступал русский мальчик, который выбрал опус десять номер один. Смежив веки, Сара всем телом отдалась вибрации тяжелых аккордов вступления. В героической пьесе угадывались мотивы страха и нерешительности, что в некотором роде работало на руку пареньку, выступающему на престижнейшем мировом конкурсе. Его исполнение было пугающе хорошим.

А потом наступила очередь Полс. Сара захлопала, наклонилась вперед, и у нее полегчало на душе: Хосе в классическом черном смокинге спокойно вывел Полс к «Стейнвею». Девочка была одета в красное бархатное платье. Саре показалось, что она уловила на мускулистой шее мексиканца отблеск длинных свисающих сережек, но она предпочла не приглядываться. Полс уселась на скамейку перед роялем, глубоко вздохнула и принялась за первые такты сонаты опус пятьдесят семь, фа минор. На протяжении первой из трех частей Полс играла со все нарастающей экспрессией, и Сара даже занервничала. Зрители в изумлении наблюдали за Полс, которая была словно одержимая. Ее волосы развевались, а глаза были закрыты. Вопросы без ответов, которыми Бетховен пронизал свою сонату, неустойчивые аккорды, мощь музыки ЛВБ неудержимой волной накатывали на слушателей…

Сара обнаружила, что задерживает дыхание в ожидании финала, и когда он наконец-то наступил, она вскочила на ноги – вместе с половиной аудитории – и неистово зааплодировала. Другая половина оставалась на своих местах, вежливо хлопая, причем по залу прокатился тихий ропот неодобрения. В своем исполнении Полс определенно пошла на риск, хотя, по мнению Сары, это был шаг, достойный настоящего гения.

В перерыве она отыскала Полс за кулисами.

– Вот что имел в виду Бетховен, – произнесла бледная Полс, на девочке сказывалось напряжение конкурса.

Борис, облаченный в нагрудник служебной собаки, привалился к хозяйке, подставляя ей для опоры свое массивное плечо.

– Я никогда прежде не слышала, чтобы ты так играла, – заметила Сара.

– Да, – согласилась Полс, позволяя Хосе вытереть платком пот у себя со лба. – Здесь я его лучше чувствую. Именно он подтолкнул меня к такому исполнению.

Сара не усомнилась в ее словах. В них был заключен абсолютно здравый смысл. Музыка Бетховена прорывалась сквозь клавесин, как рука человека прорывается сквозь ткань. Пьеса не могла быть исполнена на инструментах того времени. Луиджи бы гордился Полс.

– Что же! – воскликнула Сара. – Полс, ты сделала открытие! Лично я считаю, что ты всех порвала в тряпки.

Пока Полс пила воду, Сара отвела Хосе в сторонку.

– Завтра утром возвращайтесь обратно в Бостон, – прошептала она. – Во дворце произошло жуткое убийство.

Хосе ахнул.

– Проследи, чтобы Полс ни с кем не говорила о Лобковицах, – продолжала Сара. – Это небезопасно. Следи за ней во все глаза – буквально не выпускай ее из своего поля зрения.

– Через меня никто не пройдет, – пообещал Хосе. – Да и Борис не даст ее в обиду.

Публика затихла. На сцену поднялся руководитель Венского симфонического оркестра, чтобы объявить, что во втором туре будут участвовать… Полс и Евгений Андропов. Полс в финале! Спутники кореянки, с красными и сердитыми физиономиями, громко говорили между собой, кивая на членов жюри. Сара очень надеялась, что никого из них не расстреляют, когда они вернутся домой.

Аудитория притихла. Пьесой, которую предстояло играть Полс и русскому мальчику в их смертельном поединке, стала соната опус сто одиннадцать, последняя из бетховенских фортепианных сонат, которую некоторые считали лучшей. ЛВБ посвятил ее эрцгерцогу Рудольфу, умершему в тысяча восемьсот восемьдесят девятом году в возрасте тридцати лет в результате инцидента, случившегося в его охотничьем замке. Эрцгерцог был влюблен в молодую женщину, которая не являлась его женой, и, не желая с ней расставаться, выстрелил ей в голову, после чего обратил дуло револьвера в свою сторону[59].

Такова Прага. Кажется, каждый камень здесь имеет свою историю, и большинство из них повествует о пролитой крови или о людском безумии. Возможно, как раз поэтому сотрудники дворца так легко и поверили в самоубийство Элеоноры. Целое лето над ними витали подобные рассказы о страсти и жестокости. И теперь, после того как ей довелось познакомиться со снадобьем, Сара знала, что страсть и жестокость действительно были повсюду. Они таились под самой поверхностью настоящего, которая оказалась невероятно тонкой…