Попрощавшись, махнув шапкой с седла, Кароль Залусский увел отряд к Случь-Мильче и дальше, как договаривались – перерезать Блауено-Двайнабургскую железную дорогу, сесть на ней и держаться, сколько возможно, пока Гелгуд с Хлоповским станут брать столицу. А для Гайли и Цванцигеров начинался отвлекающий маневр, кусочек бесконечной партизанской войны: засады, атаки, мгновенные исчезновения, форсированные марши, сидение в лесах и трясинах, все неудобства полевой жизни. Рядом с которыми не то что Вильня, банька среди заснеженного леса казалась сказочной, как и возможность поесть горячего и обогреться у костра. А реальными были комарье, сырость, непролазная грязь, снесенные паводком мосты, буреломы, безостановочные переходы и севшая на пятки погоня. И необходимость огрызаться, все время доказывая врагу, что ты сильнее, чем на самом деле. Напряжение всех сил, помноженное на разведчицкие таланты Симарьгла и способности
Партизаны устали. Устали так, что спали на ходу, и штуцера не выпадали из рук лишь по прихоти наброшенного на плечо ремня.
Через неделю бесконечного похода инсургентам показалось, что они достаточно оторвались от настигающих Ширмана и Сулимы. Охромели и кони и люди, много было раненых, и когда на третьем часу после полудня добрели до Приставян, тех самых, где с месяц назад Цванцигеры таскали воду, решено было остановиться. Раненых разместили по избам, кузнец встал за походную наковальню, которую возили в обозе с другими нужными и полезными вещами. Большая часть отряда разбила лагерь в лесу южнее хутора, где среди зарослей и оврагов удобно было держать оборону. Студенты устроились в чернолесье рядом с болотом, из которого выползли несколько часов назад. Коней пустили пастись, не расседлывая, в дефиле между хутором и холмом, торчащим посреди поля. Два деятка охотников залегли на лысой вершине.
О холме этом успели поведать разное. То ли князь, вздурившись на спевшего ему не по нраву гусляра, велел похоронить того живцом и насыпать сверху курган. Не то княжна полюбила этого самого гусляра – вовсе не седобородого старца, а мужчину в цвете лет или даже юношу, и вместе с ним насыпала могилу над не вынесшим адюльтера отцом… Цванцигеры шутили, что призови они сюда дядю Адама, ярый археолог мгновенно докопался бы до истины. Но сегодня на лысой вершине маячил конный дозорный, и солнце блестело на серебряном боку сигнального рожка.
С холома было видно далеко – зеленеющая озимь между хутором и лесом, синие латки люпина, сизые картофельные рядки. Позади же – крыши, прячущиеся в густых кронах яворов и тополей. За Приставянами ручей, обозначенный полосой густых кустов, изгороди, выгоны, заросли вербы, ольхи, волчьего лыка и рябины, смыкающиеся с корабельным бором на юге и болотом на севере.
В общем, диспозиция показалась удобная, куда более удобная, чем необходимость всем запереться на маленьком хуторе: проселок, по которому должны были подойти немцы, оказывался в клещах перекрестного огня. Учитывая трофейное оружие, каждый из стрелков мог без задержки высадить в них по четыре набоя. И сразу за этим – контратака конницы. План считался почти гениальным, но, как и всякий другой план, стал первой жертвой боя.
Около пяти вечера со стороны бора тревожно захлопали выстрелы. Кто стреляет, с болота видно не было. Зато хорошо были видны пронесшиеся из леса на хутор конники.
– Штуцеры! – скомандовал Леон Потоцкий.
По цепи студентов пронеслось:
– К оружию!!
Залязгали затворы. Далеко в кустах позади и вокруг захрустели ветки – отряд спешно разбегался по номерам.
Леон подполз к девушкам:
– Кто стреляет?
Гайли, не успевшая толком проснуться, пожала плечами. Франя потерла глаза:
– С юга дозор гнал. Вроде бы…
– Кохановский! Ян! В деревню духом, спроси в штабе распоряжения.
Проводив его взглядом, они замерли в ожидании. С полчаса ничего не происходило, даже стрельба за холмом стала пожиже. Потом на лысой верхушке началось спешное непонятное движение.
– Что делают?!… – скривился Леон. – Уйдем с холма – надерут, как котят. Ой!
Окончательно смутиться командир не успел. Из деревни к ним бежал, пригибаясь, Янек. Скоро стали видны мокрые от пота усы, выбившаяся из-под ремня рубашка.
– Леон? Тьфу, пан Потоцкий…