Супруг пани доктор Йозеф, Ежи по-простому – еще не старый мужчина, пышнотелый, круглолицый, кровь с молоком, с мягкими очень белыми руками, показался Гайли похожим на счастливого кота. Еще в молодости выбрал он себе девиз: "Спеши медленно", – и следовал ему свято. Дома ходил доктор в просторных кюлотах и бархатном жилете поверх льняной рубахи с атласным галстуком, заколотым булавкой с моховым агатом. Но ради гостий изменил своей привычке и обрядился кроме того в табачного цвета сюртук. Поддергивая манжеты с агатовыми запонками и любуясь на звезды
– Пану Богу хвала, что вы у нас гостите. Наконец-то аманты постыдятся голосить под окнами, и для меня наступит блаженная тишина.
– Вы что-то сказали, мой ангел?… – протянула Кароля зловеще, снимая с каминной решетки вскипевший кофейник. Ее прическа слегка растрепалась, прикрыв безупречный лоб; щеки разрумянились, тонкое домашнее платье с голубой лентой под грудь обрисовало фигуру, и была пани Ковальская безумно хороша.
– Ничего, право же, – закатив глаза, подмигнул девушкам Ежи. Кароля застыла с кофейником, возведя очи горе. Точно призывала небо в свидетели мужского коварства.
– Нет, ну надо же быть таким злопамятным.
– Да ничего подобного! – доктор ловко свернул крахмальные треугольники салфеток, расставил на бархатной скатерти чашечки с пастушками, сливочник, креманки с медом и вареньем, бокалы и высокий графин валашского вина.
– Совершенно невинное увлечение! Просто дружба! – пани грохнула кофейник на деревянную подставку. Испуганно звякнули хрусталь и тонкий фарфор.
– А какие траты на бинты! Бедный кавалерийский полковник…
Франциска с Гайли недоуменно переглянулись.
– Так вам бинтов было жалко?… – засопела Кароля, наливая черный напиток.
– Нет, великой поэзии, – флегматично отозвался муж.
– процитировал он с доскональным знанием предмета и сделал глоток. – Хороший кофе, душенька… В остроге он бы такого не написал.
Кароля уперлась руки в боки:
– Ну, знаете…
– Это же Адам[57]! – молитвенно прошептала Франциска.
– Разумеется, – пан Ежи плеснул себе вина и залюбовался игрой красок в хрустальных гранях, делая вид, будто не замечает, как кипятится супруга. – Юный бакалавр года два-три прожил напротив нас и волочи… хм… ухаживал за моей женой.
– Он был другом дома!
– А я разве спорю? Но это не повод швырять подсвечники в другого… хм… друга дома, – пан Ежи рассмеялся и, отобрав кофейник, силой привлек к себе пыхтящую Каролину. – Впрочем, потом они сумел договориться. Стоило появиться на пороге одному, второй немедленно сигал за дверь. Но, надо заметить, здесь, в Строчицах, намного спокойнее.
Если супруга и была не согласна, то хранила несогласие про себя. Тем более, что многочисленные гости и хозяйство совсем не оставляли времени.
Ночь – мамка для партизана. Днем же стоит отоспаться, отъесться, или тюкать потихоньку молоточком и тянуть дратву, приводя в порядок хлебающие кашу сапоги, или чистить оружейный ствол, или предаваться еще каким-либо сугубо мирным занятиям в закутках, оставляя обширный двор фольварка на откуп котам и курам. Именно такой двор и застали приезжие со своей телегой. Сопровождавший их дозорный сказал пару слов часовому и немедленно развернул коня.