– Морем? – покусал ус пан Кароль. – Положим… Морем они подвезут войска в Либаву и Ниду. А дальше начнут сплавлять на баржах по Нямунасу до Ковна? Или из Риги по Двайне до Двайнабурга, чтобы в тамошней крепости ударный кулак собрать? – он повертел башкой. – Против течения?… Ну, пусть даже пароходную флотилию соберут. Все равно дело гнилое и медленное. Да с берегов конницей на скаку зажигательными бомбами закидать их баржи… Через Берестейко Литовское? Так там Полесье, сплошные болота. Верховые, низовые… Непроходимые. Тем более сейчас, в разлив. Дорог никаких, а что были – те размыло. И остается самое надежное и быстрое – железная дорога. И людей перевезти, и орудия: дешево-сердито. Тут все станции узловые – Ковно, Троки, Вильня, Двинабург. И ветка на юг к Омелю. Как раз к Хлоповскому. Тут бы и я кулак из войск собирал – может, и не в самой Вильне, так в Ковне либо Троках. Как, хлопцы?

– Ну, и немцы соберут. А мы что? Станции нам не взять, – вздохнул румяный Леон Потоцкий, еще один из виленских студентов, ушедших в лисовчики. – Наших две тысячи с половиной, из них четыре пятых – мужики с косами и вилами, как раз считай против их регулярного войска – один к десяти выйдет.

– Будем плакаться? Или все же Гелгуду помогать? С ним всего-то тридцать верных человек было – а крепость взял! И Вильню возьмет… если мы поможем!

Офицеры одобрительно загудели.

– Дома стены помогают, – басил Залусский. – Так давайте будем им с Хлоповским теми стенами! Крупную станцию с нашими силами не взять, это ты, Леон, верно говоришь. Но в распутицу пути, окруженные болотами, не сторожат. Пройдем. На железную дорогу сядем, рельсы на несколько верст взорвем или разоберем – и пусть себе едут… – Кароль ехидно подмигнул, раскидывая медвежьи объятия: должно быть хотел показать, каково в них придется подъехавшим немцам. – Армия, даже большая – на марше не то, что в бою. Так покажем им дулю с маком. А?! А к Гелгуду эмиссара пошлем, чтобы разом ударить.

– Неохота через трясину… Мроит там. Все говорят. Встала Гонитва.

– Раз козе смерть. Со святым крестом да с Паном Богом! Панна гонец, взгляни сюда, – Залусский широкой ладонью указал на карту. – Место знаешь, где нам лучше идти?

– И место, – раздельно ответила Гайли, – и проводника. Вот тут, где все началось – Случь-Мильча. Тут Хотетская гребля, а тут Доколька, полустанок. Вокруг сплошные болота. Тут и надо на путь садиться. Только, можно, я посоветую? Кароль, оставь отряд отвлечения. Пройдемся у немцов по тылам, склады отобьем, казну или почту, опять же. Конница в болоте не слишком пригодна, а для этого в самый раз. Пусть думают, что мы все здесь.

– Разумно. А ты, что же, со мной не пойдешь?

Гайли дернула щекой. Кароль… пожалуй, понял бы… что ее долг – быть там, где труднее, чтобы расплатиться. И перед мертвыми, и перед живыми. Но лучше ему пока не знать, кто она на самом деле. Никому лучше не знать.

А как совет закончился, пан Залусский отозвал Гайли в сенцы и пристал снова:

– Объясни ей, панна матухна, девицы в войске не нужны. А то парни, как кочеты, вьются, порубать друг друга али постреляться за ясные очи готовы. Я уж их еле держу. А для нас дисциплина – главное.

Гайли мимолетно позавидовала простушке Цванцигеровне, хотя зависть – смертный грех. За Франю парни готовы на двубое биться или в сено завалить, а на Гайли-гонца косились, как на писаную торбу, приседали и кланялись. Потом вроде пообвыклись, когда она к костру садилась и кашу наворачивала из одного котелка. Но как глянут на звездочки у нее на лбу – сразу и задумаются.

– А раненых лечить?

– Так в любом фольварке любая черная панна[58] за это возьмется. Да пойми ты, недосуг мне малолетку сторожить! А как убьют? Или того хуже… – усач заполыхал. – Какие раненые. Она ж в бой рвется. Тебе я не указ, но убери ее!! Под любым благовидным предлогом убери. Так не уйдет.

Кароль занимал собой все пространство сеней – заматеревший с возрастом, широкоплечий, огромный. Пах потом и кожей амуниции. И на мгновение Гайли захотелось припасть к нему, ощутить защиту. Еле удержалась. Хорошо, что в темноте не видно выражения лица.

– Боюсь я за нее, как за дочку, боюсь. Я ж не первый год воюю. Хватало и крови, и грязи. Но зверства такого… Чтобы живцом по горло закапывать, или… – он замялся, – срам отрезать и повешенным в рот совать… Спиной повернуться боюсь, чтобы свои крестьяне вилы не воткнули. А то очнусь. Не в чистилище и не в преисподней – призраком на болоте.

Гайли насмешливо приподняла брови.

– Не веришь? Ей Богу, не лгу. Что у меня, глаз нет? Пленных, – Залусский почесал затылок, – раньше жалели, последним делились, хоть сами с голоду сапоги варили… А тут ворон ворону глаз клюет. Навьи среди дня бегают. Странная война…