«Альманачный период» литературы

Бестужев был при этом и ярким критиком, и издателем (вместе с Рылеевым) лучшего альманаха 1820-х годов – «Полярной звезды».

Поскольку издание альманаха было сопряжено с меньшими цензурными трудностями, чем издание журнала (чтобы издавать журнал, требовалось не только цензурное, но и высочайшее разрешение), издание альманахов стало делом популярным и даже коммерчески выгодным. В 1820-х годах в России каждый год выходило около двух десятков альманахов. Это десятилетие в целом стало «альманачным периодом» русской литературы, как назвал его Белинский. Пушкин в 1827 году писал: «Альманахи сделались представителями нашей словесности. По ним со временем станут судить о ее движении и успехах».

Альманах, в отличие от журнала, выходил раз в год, и не был объединен каким-то направлением: он только собирал и представлял читателям лучшее, что смог собрать: лучшие литературные произведения, лучшие картины, гравированные лучшими художниками.

Альманахам давали красивые отвлеченные названия: «Свиток муз», «Цветы граций», «Минерва, или Дамская карманная книжечка», которые не имели никакого отношения к их содержанию, которое могло быть самым пестрым. Лучшие альманахи десятилетия – «Полярная звезда» Бестужева и Рылеева (1823–1825, всего вышло три книги), «Мнемозина» Кюхельбекера (1824–1825, вышло 4 книги) и «Северные цветы» Дельвига и Сомова (1824–1831) – как правило, объединены какой-то общей редакторской мыслью, общим направлением. Для «Полярной звезды» это четкая гражданская позиция, народность, политическое свободомыслие.

«Северные цветы» Дельвига и Сомова обязаны своим рождением тому, что Бестужев и Рылеев, вдохновленные коммерческим успехом первых книг своего альманаха (и не только коммерческим: после выхода книг за 1824 год императрица наградила издателей перстнями и золотой табакеркой) решили уйти от издателя, книготорговца Сленина, и дальше вести дело самостоятельно. Сленин решил обратиться к Дельвигу; ирония судьбы, однако, заключается в том, что и Дельвиг после успеха второй книги отказался от услуг Сомова.

Альманахи были популярны у читающей публики, поскольку знакомили ее с лучшими новинками современной литературы, приносили стабильный доход и позволяли выплачивать авторам гонорары – первыми платить их стали в «Полярной звезде». Так у литераторов появилась возможность получать доход не только от издания книг, но и от публикаций в периодической печати. Писательство становилось профессией; в редакциях альманахов и журналов появлялись первые профессиональные литераторы, которые зарабатывали на жизнь именно редакторским и издательским трудом. К рубежу 1830–1831 годов в России выходило 30 альманахов – но к сороковым годам они уступили место толстым журналам.

В двадцатых годах получить цензурное разрешение на издание журнала или газеты было настолько сложно, что литературных журналов было совсем немного. По-прежнему издавался «Вестник Европы», ставший консервативным и скучноватым после ухода Карамзина. Сергей Глинка выпускал на деньги графа Ростопчина монархический и патриотический «Русский вестник» (с 1808-го по 1824 год). Николай Греч, гимназический преподаватель словесности и секретарь цензурного комитета, издавал журнал «Сын отечества», где публиковал произведения лучших современных поэтов и писателей – от Державина и Крылова до Пушкина и Рылеева. Именно Греч в 1815 году опубликовал в своем журнале «Обозрение русской литературы 1814 года» – этот жанр обзора до сих пор жив в литературной критике; особенно прославился своими ежегодными обзорами Виссарион Белинский. «Северный архив», журнал Фаддея Булгарина, просуществовал всего три года, с 1822-го по 1824 год, а затем слился с «Сыном отечества».

Белинский в своей статье «Николай Александрович Полевой» красочно охарактеризовал эту эпоху так: «Всякое независимое, самобытное мнение, всякий свежий голос, все, что не отзывалось рутиною, преданием, авторитетом, общим местом, ходячею фразою, – все это считалось ересью, дерзостью, чуть не буйством…

А журналы тогдашние?.. “Вестник Европы”, вышедший из-под редакции Карамзина, только под кратковременным заведыванием Жуковского напоминал о своем прежнем достоинстве. Затем он становился все суше и скучнее и, наконец, сделался просто сборником статей, без направления, без мысли, и потерял совершенно свой журнальный характер. … В начале двадцатых годов «Вестник Европы» был идеалом мертвенности, сухости, скуки и какой-то старческой заплесневелости. О других журналах не стоит даже говорить: иные из них были сравнительно лучше “Вестника Европы”», но не как журналы с мнением и направлением, а только как сборники разных статей. “Сын отечества” даже принимал на свои до крайности серые и жесткие листки стихотворения Пушкина, Баратынского и других поэтов новой тогда школы, даже открыто взял на себя обязанность защищать эту школу; но тем не менее сам он представлял собою смесь старого с новым и отсутствие всяких начал, всего, что похоже на определенное и ни в чем не противоречащее себе мнение».

Редакторам и издателям журналов и альманахов постоянно приходилось сражаться с цензурой, которая требовала то изъять из готовой книжки какой-то текст целиком, то вычеркнуть из него определенные строки (Пушкин в своем «Втором послании цензору» иронизирует над требованием цензуры не применять слова «божественный» и «небесный» к земной красоте, чтобы не оскорблять Христа – и это отнюдь не художественное преувеличение). Однако, как ни жаловались литераторы на зверства цензуры, действовавший при Александре I цензурный устав 1804 года был относительно либеральным по сравнению с последующими уставами. Цензурой занималось Министерство просвещения, а не полиция, и цензурные комитеты создавались при университетах.

Устав 1804 года требовал толковать возможные двусмысленности в тексте в пользу автора (следующий устав, 1826 года, уже требовал их запрещать). Поскольку цензурные требования были одновременно и жестки, и при этом неточны, запретит цензор стихотворение или поэму, оставит как есть или вычеркнет в ней какие-то строки – зависело от его ума, характера, мировоззрения, от того, в каких интригах участвует он сам или его начальство. Цензура в целом не особенно хорошо справлялась с обилием работы, и рукописи могли подолгу валяться на столе у цензора. Скажем, Пушкин жаловался в письме своему другу Яковлеву, что цензор Александр Бируков отказался читать о его любви в первую неделю поста, поскольку говел – то есть готовился к исповеди и причастию. О Бирукове и другом цензоре, Александре Красовском, Пушкин писал, что они оба «невтерпеж были глупы, своенравны и притеснительны» и что «в последнее пятилетие царствования покойного императора [Александра I] …вся литература сделалась рукописною благодаря Красовскому и Бирукову».

В пушкинском дневнике есть поразительная запись о том, как великая княгиня Елена Павловна спросила Александра Красовского: «А очень, должно быть, скучно читать все, что выходит в свет?» – и тот ответил: «Да, современная литература так мерзка, что это – чистое наказание».

Известно, что Красовский запретил статью «О вредности грибов», поскольку «грибы – постная пища православных, и писать о вредности их – значит подрывать веру и распространять неверие».

Геннадий Жирков приводит в своей монографии «История цензуры в России XIX–XX веков» два сохраненных современниками комментария Красовского к стихотворению поэта Валериана Олина «Стансы к Элизе», которое он не допустил к печати в журнале «Сын отечества».

У Олина говорится: «Улыбку уст твоих небесную ловить…» Цензор прокомментировал: «Слишком сильно сказано: женщина не достойна того, чтобы улыбку ее называть небесною».

Олин пишет:

«Что в мнении людей? Один твой нежный взгляд

дороже для меня вниманья всей вселенной».