– Где Дулси?

– Извините, я не знаю, кто это.

– Миссис Фентон, – подсказала медсестра.

– Ах да. Кажется, она пошла переодеться. Если хотите, я кого-нибудь за ней отправлю.

Я кивнула.

– У нас завтра встречи в Нью-Йорке.

– Уверен, их можно перенести. Это не пустяк. – Он мягко посмотрел на меня и похлопал по ноге: – Я бы посоветовал вам пару дней отдохнуть.

И он скрылся за шторками.

Медсестра налила мне еще воды. Проверила мерно капающий раствор в трубке.

– Не переживай, зайка, – сказала она, потрепав меня по плечу. – У моей сестры это случилось на седьмом месяце. Такого даже врагу не пожелаешь, честное слово, но сейчас у нее уже двое, и с ними не было никаких проблем. Так что не волнуйся. Все образуется. Вот, держи, тебе надо больше пить. Ты же не хочешь торчать на этой посудине вечно?

Дулси так мучили угрызения совести, что она отказалась участвовать в финале турнира по сквошу и навестила меня дважды тем вечером и еще раз на следующий день. Уж лучше бы оставила в покое. В том, что случилось, я не винила ни ее, ни кого-либо еще, но она настойчиво возлагала ответственность на себя (“Не надо было отправлять тебя с ним в бар… Надо было лететь на самолете… Не надо было заставлять тебя идти в баню. О чем я только думала?”). Как же мне претила эта ее зацикленность на себе, будто от одного ее неверного шага пошатнется весь мир. Конечно, я была благодарна ей за моральную поддержку и за то, что она помогла мне в кальдарии. Но чем дольше я находилась в ее компании, тем труднее было не замечать, какая она пустышка, а мне не хотелось – вовсе не хотелось – портить с ней отношения.

Поэтому я ничего не сказала, когда она села у моей постели и принялась ворчать о том, какой наглец Уилфред Сёрл и что ноги его больше не будет в “Роксборо”: “Мне плевать, кто его дядя, пора уже научить его, как должен вести себя настоящий мужчина”. Вечером она принесла с собой несколько выпусков журнала “Лайф” и, вслух зачитывая подписи из фоторепортажей, отпускала снисходительные ремарки о людях на снимках. Она не упоминала о кровавых сгустках, выплеснувшихся из меня всего пару часов назад, о живом существе, которое я потеряла и к которому не знала, как относиться. Разумеется, ее вины тут не было. Затронь она эту тему, я все равно не стала бы слушать. Я еще не понимала, в чем мое горе – в том, что я эвакуировала из себя чужую жизнь, или в том, что сама вынуждена жить дальше. Чтобы Дулси поскорее ушла, я делала вид, что меня клонит в сон. Я не в силах была отвечать ни на какие вопросы и подолгу глазела в пустоту.

– Нет, правда, ты не волнуйся, – говорила она. – Знаю, мы все это твердим, и тебе, наверное, уже надоело, что с тобой так сюсюкаются, но правда, ты это переживешь. Все вернется на круги своя. Элспет, дорогуша, ты меня слушаешь? Пожалуйста. Не могу видеть тебя такой.

Эвакуировала. Именно так выразился врач. Чудовищный термин, напрочь лишенный сострадания, и все же он очень точно описывал, как я себя чувствовала долгое время после: так, будто я – это угроза, от которой надо сбежать. Неужели правда можно оплакивать то, чего никогда не желал? С одной стороны, я втайне мечтала избавиться от бремени Уилфреда Сёрла и раз или два прикидывала, способна ли я броситься с лестницы, чтобы все произошло. Разумеется, эти порывы заглушал другой голос, вещавший жалкие ценности, что ребенка надо вы`носить, полюбить и вырастить достойным членом общества назло отцу. Но факт остается фактом: я осознанно выбрала жар кальдария – это была не случайность и не оплошность, – наверное, поэтому я и впала в такой ступор, что не могла оторвать голову от подушки. У меня уже не получалось винить в своих бедах Уилфреда Сёрла. Я пошла на это осознанно, и не было мне прощения.

Видимо, Дулси рассказала Аманде Йеил, что я в лазарете, а может, новость дошла до Виктора другим путем. Так или иначе, вскоре после завтрака в последний день плавания он заглянул в мой зашторенный закуток с портфелем в руках.

– У меня для вас подарок, – объявил он, кладя на прикроватный столик незапечатанный конверт. Я сразу увидела, что в нем. – Необязательно открывать прямо сейчас, – добавил он, но я открыла.

Внутри лежала самодельная открытка с надписью “Поправляйтесь!” синим карандашом. На грязноватом рисунке был изображен Калл-Экс, пролетающий над небоскребами Нью-Йорка. На обратной стороне взрослой рукой было написано: “Ваш супердруг Джонатан”.

– Спасибо. Очень мило с вашей стороны.

– Это не моя инициатива. Честно говоря, я боялся, что открытка вас расстроит. Я долго думал, приносить ее или нет.

– Я рада, что принесли.