– Ну, я съела кусочек. Вышло очень солено.

– И это за шесть дней?

– Мне его мама пекла.

– Ага. Ясно. – Смягчившись, Джим сделал шаг мне навстречу. – Давай-ка ты приляжешь.

– Когда ты вернулся?

– Не знаю. Рано утром.

– Ты опоздал на поезд.

– Не совсем. Пойдем, марш в постель. (Мне пришлось пятиться задом.) Я подогрею тебе молока, а потом ты что-нибудь съешь.

Теплое молоко в животах и полпачки печенья. После этого все пошло на лад. Мы сидели на кухне с распахнутой дверью, впуская в дом последние капли лета, одурманенных мух. Невыносимо ярко. Зато Джим снова рядом. Сидит во главе стола, смотрит, как я жую. Подпирает подбородок кулаками. Лениво вздыхает.

– Надо приготовить тебе полноценный завтрак, – сказал он. – Возьми еще печенюшку. (Божественные скукоженные изюминки. Я прожевала еще кусочек, отпила еще молока.) Здоровый холст у тебя в задней комнате. Сама натягивала?

– Ну, мне некому было помочь.

– Твоя картина… – Голову набок.

– Не закончена.

– Скорее, ты не в силах перестать над ней работать.

– Она никак не выстраивается.

Хватит печенья.

– Что-то она мне напоминает.

– Очень плохого Тернера.

– Я не говорил, что она вторична.

– Обратись к окулисту.