На миг мое сердце замерло. Из глаз брызнули слезы.

– Никуда больше не пропадай, Джим Калверс. Ты единственный всегда видел разницу.

Он не прижал мою голову к своей груди. Он даже не извинился. Он просто поднялся с кресла и открутил крышку с пустой банки. А затем сказал:

– По-моему, я слишком сильно взболтал лепестки. Крупинки соли должны были лишь слегка поцарапать их. Ты когда-нибудь извлекала так пигмент? Работа кропотливая, но, если сделать все правильно, краска запоет. Я пытаюсь усовершенствовать метод и не отказался бы от помощи. Тебе всегда лучше удавались такие вещи.

– Покажи, – сказала я, подходя к столу.

Тем вечером, когда солнце окунулось в воды озера, я дошла до телефонной будки в деревне и позвонила матери. Она заставила меня поклясться, что я приеду к ним на Пасху, а я, в свою очередь, заверила ее, что буду слать письма и позвоню на Рождество.

Поначалу мы спали в разных комнатах. Все стало почти как прежде. Джим притащил в гостиную единственный в доме матрас и устроил для меня постель у камина, сказав, что ему удобно и на полу. Второй подушки и запасного одеяла у него не было, поэтому он отдал мне свои со словами: “Как-нибудь обойдусь”. Он снял с карниза в спальне тяжелые шторы и сшил из них спальный мешок, под голову подкладывал скатанный в рулон свитер и по утрам украдкой разминал затекшую шею. Днем мы писали. Вечером мылись и стирали одежду. Я закончила привезенный с собой роман и раз за разом перечитывала его при свечах: история безымянной девушки, чьи мысли за счет повторов становились только утешительнее. Перед сном я листала “Нэшнл Географик”, любуясь снимками и читая статьи.

Джим не сомневался в ценности своей работы. Он жил по четкому распорядку. Каждое утро брал потрепанную корзинку для пикников и отправлялся на поиски растений – порой не выходя за пределы заросшего сорняками сада или отделявшей участок от пляжа каймы деревьев, а порой уходя далеко, по скалистым склонам к самым вершинам гор или на противоположный берег озера. Он мог уйти на час; он мог уйти на пять. Все зависело от того, что ему было нужно и что могла предложить природа. Так или иначе, Джим всегда возвращался с полной корзинкой цветов, это были образцы местной флоры, которым он, не зная ботанических названий, кажется, придумывал поименования сам. Шлемник. Красноножка. Лошадиная мята. Мотня. Его интересовали исключительно растения с розовыми цветками или стеблями. В первые недели мне было так больно его отпускать, что я ходила “в разведку”, как он это называл, вместе с ним. Но вскоре мне надоело ползать в канавах и под кустами, и кроме того я начала подозревать, что Джим предпочел бы собирать растения в одиночку. Однажды утром, когда мы возвращались домой через ельник, он сказал:

– Тебе необязательно со мной ходить. Я же вижу, тебя это бесит.

– Это природа. Она не может бесить.

– Дождь и холод не надоели?

Я пожала плечами:

– Вдруг ты снова от меня сбежишь.

– У меня в кармане ровно шиллинг. Хватит до Баллоха, там я и застряну. Я уже слишком стар, чтобы зарабатывать на автобус чисткой котлов.

Он начинал новую картину каждые два дня. Технология работы у него была странная, но всегда одна и та же: сначала он покрывал доску черным грунтом, затем наносил подмалевок в виде толстого слоя кремницких белил – невероятно плотного материала, который можно распределять по плоскости, как штукатурку.

– Единственная роскошь, какую я себе позволяю, – объяснил он. – Пользуйся, если хочешь, но только экономно. Представь, что это алмазная паста.

Далее обычными масляными красками он прописывал фон. Затем набирал большой круглой кистью свою самодельную краску (жидкую, как сироп) и, зажав кисть в левой руке, стучал по ней правым кулаком так, чтобы на доску летели брызги – лепестки иудиных деревьев. Розовые и сияющие, они зыбкими пятнами ложились поверх фона, и следующие пару часов Джим тонким колонком прорисовывал детали.

На неделю-другую я вновь соскользнула в роль его помощницы. Я верила в его работу и считала ее достойнее своей. Вместе мы усовершенствовали способ извлечения пигмента. Я предложила изменить временны`е интервалы и вместо солевого раствора использовать ледяную воду; я показала ему другую технику работы курантом и подправила пропорции в смесях, что позволило получить более яркую и стабильную краску. Джим, конечно, был благодарен, но не хотел, чтобы я слишком много ему помогала.

– Это уже какое-то коллективное творчество, – сказал он на исходе одного особенно долгого рабочего дня.

Мы оба валились с ног. Вареный рис и консервированная морковка не утолили наш голод, а кофе кончился еще утром. Мы жили на те скудные средства, что я привезла с собой, и пригоршню пенсов, оставшихся у Джима. За ужином мы мечтательно обсуждали, не спустить ли последние деньги на ингредиенты для шоколадного торта, а пока я убирала со стола, устало оценивали труды этого дня. Джим был доволен тем, как продвигается работа, но мое участие его все-таки смущало.