6

Новости пришли в конверте от матери. Сообщив свежую порцию сплетен о соседях и пожаловавшись на скверное настроение отца, в последнем абзаце она упрашивала меня приехать домой на Рождество. К письму была прикреплена газетная вырезка с припиской на полях: “Увидела вчера в «Вестнике». Соболезную, зайка хх”.

До похорон оставалось три дня. Я позвонила матери и сказала, что собираюсь в гости. Она была на седьмом небе. Немного расстроило ее лишь то, что сперва я поеду почтить память Генри, но она постаралась этого не показывать.

– Ладно, зайка, – сказала она. – Делай, как тебе лучше. Мы все подготовим к твоему приезду.

В Ласс я добиралась бесконечно долго. Я купила билет на самый ранний поезд до Глазго, решив воспользоваться простором и покоем комфортабельного вагона первого класса. В пути я прочла почти целую книжку и пролистала прихваченные с собой выпуски “Нэшнл Географик”. С нашей последней встречи с Виктором прошло несколько дней, и я еще не решила, какое место назову своим, – по правде говоря, ни одна фотография не запала мне в душу, я лишь смутно дивилась им, словно украшениям в ювелирной лавке. Но я пообещала себе попробовать снова.

В Глазго я пересела на поезд до Баллоха, деревни на берегу озера Лох-Ломонд. Чемодан у меня был такой тяжелый, что стоило потаскать его пару минут, и локти больно захрустели. Поезд был забит семьями с детьми, и, чтобы найти свободное место, пришлось пройти несколько вагонов. Мимо замелькала бесстрастная темнота Клайда и его окрестностей, знакомая и неизвестная. Когда поезд прибыл на станцию, было так поздно, что автобусы уже не ходили. Я провела ночь в местной гостинице, а рано утром побрела с чемоданом по дороге, чтобы успеть на ржавый одноэтажный автобус до Ласса.

И все равно я опоздала. Когда я вошла в церковь, служба была в разгаре. Спрятав чемодан за стопкой подушек в притворе, я тихонько двинулась между рядами. У алтаря две девочки играли на блокфлейтах “Ближе, Господь, к Тебе”. Половина скамей пустовали. На возвышении стоял поблескивающий гроб с одиноким вересковым венком. Я подсела к старику в выцветшем костюме с медалями, и он мрачно кивнул. Чуть позже мы пели, глядя в один сборник гимнов. Когда вдова Генри прочитала стихотворение Йейтса, старик протянул мне платок, а вот молитвы ни одного из нас не тронули.

Четверо сильных парней пронесли гроб по проходу; на церковном дворе, за живой изгородью, поджидала свежая яма. Люди собрались вокруг нее полукругом, волосы развевались на ветру. Я встала чуть позади. А когда священник произнес надгробное слово и с формальностями было покончено, бросила горстку земли в могилу и прошептала деревянному ящику “спасибо”, гадая, что обо всем этом подумал бы Генри.

Возвращаясь в храм, я увидела миссис Холден рука об руку с моим знакомым из художественной школы, это был коренастый парень по фамилии Керр, которого Генри поддразнивал за то, что он на каждом полотне, независимо от сюжета, изображал кошек (“А вы не спрашивали себя, Керр, – сказал как-то Генри на еженедельном разборе полетов, – что пятнистые пушистики забыли на распятии?”). Я хотела подойти и представиться, но Керр повел миссис Холден к одной из черных машин, стоявших у церковных ворот. Однако чуть позже, когда я стояла в очереди у книги соболезнований, он сам ко мне подошел. Мы с улыбкой вспомнили про “пятнистых пушистиков”, затем я рассказала о своей новой жизни в Лондоне. Гораздо больше, чем моя карьера художницы, его интересовало, как я узнала о похоронах. “В столице это, поди, была новость дня?” – ухмыльнулся он. И мы с ностальгией заговорили о том, как Генри относился к Лондону: он любил повторять, что это город “без сострадания к индивиду”, но всякому, кто всерьез хотел стать художником, советовал там побывать. “Да, такого мужика не забудешь, – сказал Керр. – Он меня потом в Школу пристроил. Натурщиком. Ха! Я на мели был, пришлось согласиться. После выпуска я почти не писал”. Керр унаследовал от отца хозяйственную лавку в Бишопбриггсе и работал там вместе с сестрой. Я сказала, что звучит славно, но он ответил: “Пф-ф… Десять видов ада в одном флаконе. Но на жизнь хватает”. Он предложил подбросить меня до паба, где должны были состояться поминки, и я согласилась. “Ты уже подписала? – Он кивнул на книгу соболезнований. – Вечно ломаю голову. Может, придумаешь что-нибудь от нас обоих?”

Керр пошел за машиной, а я осталась в тишине притвора с чемоданом у ног. Прежде чем что-то писать, я пролистала книгу, пытаясь оценить общий тон посланий, – опыта в подобных вещах у меня не было, а выделяться не хотелось. Встречалось немало банальностей. Глубочайше сожалею. Навеки в наших сердцах. Столько воспоминаний. Я хотела написать нечто более личное. Подыскивая свободное место, я увидела согнутую пополам, завернутую внутрь страницу. Я развернула ее. Внутри было короткое послание и подпись: