В Артуре после снятия осады осталось много увечных. Бывшие солдаты, кто без руки, кто без ноги, кто без глаза или просто с изуродованным лицом попадались и тут, и там. Кто-то, кому «позволяла» гордость или заставляла нужда, просили милостыню, тянули руки за медью и серебром. Сидели на паперти и «Христом богом» вытягивали с прихожан копейки. Люди кидали им мелочь, не понаслышке зная тяготы нужды, поддерживали их существование. Кидал и я. Не особо жалея денег, швырял в картузы серебряные монеты и проходил мимо, выслушивая благословения страдальцев.
Спустя неделю после покупки газеты, Петро и Ульяна все-таки сыграли свадьбу. Не такую как я планировал, не на весь Артур и без широких гуляний и веселых возлияний, а намного скромнее. Ограниченное число приглашенных, скромное угощение в ресторане и такое же скромное гуляние по улицам. И среди приглашенных не было ни Стесселя, ни Витгефта, ни Белого, ни Кондратенко, который, кстати не выполнил свой исторический скрипт и не погиб. И никого другого из высоких военных чинов не было. Все они посчитали свадьбу моего человека событием незначительным и потому не требующего их личного присутствия. И хоть Стессель мне лично обещал, что прибудет в церковь на венчание, но все же с тех пор много чего изменилось. Городу более не требовался повод для поднятия настроения, в нем и так все было хорошо. Но надо отдать должное, Анатолий Михайлович прислал мне коротенькую записку с глубочайшими извинениями.
В общем, свадьбу мы сыграли. Хоть и не так как я планировал, не с размахом на весь город, но все же…. Около полусотни приглашенных это тоже немало. Многих из приглашенных я не знал и в этом не было ничего удивительного. Петро здесь завел множество знакомств, да и Ульяна пригласила кого-то из своих. Как потом пояснила – в Артур сумели прибыть четверо дальних-предальних родственников. Настолько дальних, что в мое время люди уже и не отслеживали подобных связей. Но у китайцев все немного по-другому – семейственность у них развита очень сильно. И даже какой-нибудь там дядька со стороны пра-пра-прабабки очень даже считался частью семьи, с которым надо поддерживать всяческие отношения. Понятно, что соблюсти это не всегда возможно, но все же китайцы старались. Вот и Ульяна постаралась, пока было время разослала приглашения тем, кому смогла и организовала им проживание в городе, сняв на время пустующую фанзу. Так вот, китайцы эти, родственники чертовы, сидели на свадьбе недовольными сычами и всячески высказывали свое неодобрение. Улыбались через силу, воротили морды, а после, в ресторане, когда чуть поддали, стали выговаривать девчонке все, что о ней думают. Громогласно выкрикивая оскорбления, которые, впрочем, почти никто не понимал, заставляли Ульяну краснеть и прятать влажные глаза. Петро все понял. Чуть позже, когда гуляющие наелись, напились и пошли отплясывать, он прижал эту четверку в углу ресторана и сунул каждому под нос пудовый кулак:
- Что б мне тут жену мою не забижали, поняли, черти чумазые?! – прошипел он им.
И хоть их было четверо и жилистыми словно ломовые лошади, но ничего они поделать не могли. Петро возвышался над ними на целую голову. Самый наглый китаец попробовал что-то возразить ему, толкнул в плечо, но получил в ответ удар по ребрам, что выбил из смельчака вместе с воздухом из легких и его спесь. Остальные аргументировать не рискнули и потому просто заткнулись. Более они не проронили ни одного оскорбительного слова в адрес Ульяны, незаметно для всех надираясь. В общем, получилось так, что родня оборвала все связи с девушкой, отторгнув в чужую культуру. Лишь мать и отец ее прислали позже письмо, сухо поздравив со свадьбой.
И снова жизнь пошла своим чередом. Петро с Ульяной временно сняли домик в Старом городе, Мурзин тоже съехал на свою прежнюю квартиру в Новом, одновременно восстанавливая выкупленный у меня дом возле Пресного озера, Данил и Лизка продолжили жить вместе со мною, на даче возле моря. Так прошел июнь месяц, наступил июль. Здесь, на востоке страны война практически закончилась, войска расположились по обе стороны корейско-китайской реки Амнок. По стране же катилась революция. И только сейчас, когда рухнули преграды, в Артур стали приходить дурные вести. Люди покупали газеты и ужасались происходящему – то там забастовка, то там стачка, то там столкновение и кровь. В стране шла своя, необъявленная война между народом и царем. Очень сильно по стране прокатились крестьянские погромы. Даже через фильтр цензуры в газетах читался ужас и какая-то нереальность происходящего. Крестьяне, громя помещичьи, забирая у них съестное, на этом не останавливались и часто лишали жизней проклятых и ненавистных мироедов, выплескивали на них всю свою злость и отчаянье, показывая всему честному народу свое бедственное положение. С крестьянами боролись. Из газет можно было понять, что власти пытались силовыми методами решить проблему, но ничего не могли поделать. Все войска, все силы Империи находились сейчас здесь, на Дальнем Востоке и потому никто не мог задавить революцию.
В Иваново-Вознесенске, в ткацком городке, откуда прибыл к нам наш нынешний управляющий, загорелся новый пожар. Рабочие там, подстегиваемые несправедливостью и произволом фабрикантов, объединились и образовали первый в истории Совет рабочих депутатов. И вот, читая об этом, я увидел знакомое имя – «большевик товарищ Арсений». А хитрая память подсказала, что за этим именем скрывался никто иной как Михаил Фрунзе. Он, как один из лидеров рабочего движения, вспыхнул яркой звездой на горизонте революции и обещал взлететь высоко под небосвод, туда где в будущем грозились быть и Ленин, и Сталин, и Троцкий. Непростой он был человек и имел явные признаки лидера. Журналисты все как один высказывалась о двадцатилетнем молодом человеке как о новом Гершуни, известном всем террористе, таким же напористым и решительным. Что ж, возможно они и правы. Надеюсь, Мишка у себя там, в Питере, так же вспомнил эту фамилию и взял ее на карандаш. Посмотрим куда вывезет эта ситуация. Насколько я помню, этот Совет в Иваново правительство весьма жестко разгонит. Пулей и штыком рассеет возмутителей спокойствия, прольет немало крови и многих участников арестует. Ну а чуть позже мне попалась в руки более свежая газета из которой я узнал, что полиция жестоко подавила митинг недовольных рабочих, разогнав их на реке Талке нагайками и ружейным огнем. Но самое забавное в этом лично для меня было в том, что требовали униженные рабочие от властей и от фабрикантов в частности. А требовали они не много ни мало сделать все так, как это было на «Русских Заводах». То есть ввести восьмичасовой рабочий день, увеличить при этом заработную плату, кардинально улучшить условия труда, а также ввести обязательное страхование за счет работодателя и разрешить действие рабочих профсоюзов. Вот и озадачился я после прочитанного – наши ли с Мишкой действия спровоцировали эти волнения в Иваново или же протестующие взяли для себя лишь удобный ориентир, куда надо двигаться.
По стране кровавым, огненным колесом, забирая в жертву униженные души, катилась давно мною предсказанная Первая Революция. Она мельничным жерновом перетирала губернии, города и деревни. Ломала людские души, меняла вековые устои. И те, кто долго терпел, стали понимать, что настало их время и они поднимались и крушили давно изжившее себя. Жгли усадьбы, гнали фабрикантов, давали сильный отпор властям.
Все эти события прошли как-то мимо нас. Стессель, насколько я понимаю, в свое время весьма жестко ограничил доступ свежих газет и сделал он это, на мой взгляд, очень правильно. Люди, не знавшие о всех тех страшных событиях, держали оборону изо всех сил, крепились. Никто не допускал и мысли чтобы опустить оружие. Сейчас же, с падением занавеса, литература хлынула в Артур и взбудоражила умы людей. И простые горожане, и солдаты, вдруг с удивлением узнали о кипевших страстях и совсем скоро и в их умах поселилась крамола. В казармах пошли разговоры о летящей к хаосу стране и стала вспоминаться всяческая творимая офицерами несправедливость, в квартирах люди начали делиться мнениями. Как всегда, люди поделились на несколько лагерей – на тех, кто видел в волнениях шанс для изменений в политическом устройстве, на тех, кто не желал никаких изменений, на тех, кто пока не определился и на тех, кто не понимал, что же черт возьми, происходит. Как и следовало ожидать, это не обошло стороной и мое окружение. Данил с Петром категорически приветствовали революцию, Ульяна ничего не понимала, Лизка пока отмалчивалась, а Мурзин же с небольшими оговорками стоял на стороне монархии. И закипели у нас жаркие споры.
В конце жаркого и душного июля наконец-то произошло то, чего я так долго ждал. По мою душу пришло новое распоряжение. Поздним вечером ко мне домой залетел заполошенный адъютант Стесселя и чуть-ли не в приказном порядке потребовал от меня явиться завтрашним утром в Его Превосходительству в штаб. По его виду я сразу все понял, но, тем не менее попытался выпытать у офицера причину такой срочности. Он мне, конечно же, ничего не ответил, но сделал многозначительный жест пальцем вверх, поясняющий его возбужденное состояние:
- Не могу говорить, Василий Иванович, не имею права. Но Анатолий Михайлович весьма недвусмысленно дал мне понять, что явиться вам завтра следует в незамедлительном порядке. Очень уж он был возбужден от полученной от фельдъегерской службы корреспонденции.
- Понимаю, - склонил я голову. – Конечно же я приду. Спасибо.
- Прошу вас не опаздывать. Вас просят прибыть к одиннадцати часам, - добавил адъютант и вышел вон, громко хлопнув дверью.
Следующим днем, как того и требовало, я находился в штабе, сидел в приемной у Стесселя. Обычно здесь, находилось много народу, офицеры и простой народ, за какой-либо необходимостью, ожидающих встречи с генералом. Сейчас же в приемной я оказался один. Вчерашний адъютант, едва увидев меня, сорвался на доклад, а спустя с десяток секунд он вышел и сказал:
- Проходите, Василий Иванович, Его Превосходительство вас ожидают.
И это было, по крайней мере, странно. Такой чести, такой обособленности к своей персоне от Стесселя я никак не ожидал.
Анатолий Михайлович встретил меня в прекрасном расположении духа. Сидя в кресле, он дымил толстой сигарой и пускал дым в потолок, который медленной рекой утекал в раскрытую настежь форточку.
- О-о, господин Рыбалко, дорогой наш Василий Иванович! - делано воскликнул он, изображая приветливость. – Проходите, проходите. Прошу вас, присаживаться, - и он указал мне на задвинутый под столешницу тяжелый стул.
- Доброе утро, Анатолий Михайлович, - ответствовал я, умащивая свой зад на мягкой коже. – Давненько мы с вами не встречались.
- Ну да, давненько. Больше месяца, пожалуй, прошло. Да и то, чтобы вот так официально, я уж и не помню, когда мы с вам последний раз встречались.