Дети работниц начинают канючить:
— Лошадка! Хочу лошадку посмотреть.
— А вдруг он нас благословит?
— А вдруг уедет!
— Так нечестно — не пускать нас!
Работницы пытаются утихомирить малышей, прижимают к себе, разделяя мой страх, и несколько мгновений я упиваюсь этим утешением.
Зачем он приехал? — спрашивает Долька.
— Чтобы положить хлебы, — отвечает Хмара; ее слабая улыбка убедительна не больше ранней оттепели. — Вот зачем.
— Эти ваши римляне… — бормочет матушка так, чтобы я услышала, и подносит пальцы к губам.
Лошадь друида останавливается в шаге от моего отца и тех, кто собрался в центре прогалины. Когда друид спешивается, все мы — в полях и на прогалине — прикладываем пальцы к губам, к земле. Преклоняем одно колено. Наконец Охотник, первый человек на Черном озере, встает, чтобы обратиться к друиду. Он глава деревни, у него нет выбора. Некоторое время эту обязанность выполнял мой отец, пока клан Охотников не возвысился над Кузнецами. Хотя утрата положения все еще саднит, как открытая рана, сегодня я не ощущаю ни намека на сожаление. Охотник и друид переговариваются; первый склоняет голову. Как я ни стараюсь, не слышу ничего, кроме резких вскриков куропатки, мечущейся в клетке перед дверью круглой хижины Охотника.
Друид жестом подзывает нас, коленопреклоненных в поле, рубит рукой воздух раз, другой: мы не сразу решаемся подняться со вспаханной земли.
Старец первым делает шаг в направлении прогалины, за ним следуют Долька и Оспинка. Долька еле удерживается, чтобы не кинуться вперед, затем оглядывается в ожидании разрешения, но мать хватает ее за плечо, возвращая в толпу работниц. Мы с матушкой медлим, откладывая момент, когда хромота выдаст во мне порченую. Я ищу храбрости в соображении, что друид уже видел уродца, привязанного к спине Дубильщика, но обретаю ее в более благородной мысли: скоро я покажу жрецу, как умею бегать.
Подойдя к отцу, мы с матушкой опускаемся на колени по обеим сторонам от него. Он кладет руку мне на плечо, другой рукой обнимает мать, и она не отшатывается, а, напротив, приникает к нему.
— Мое имя Лис, — говорит друид.
Лис прохаживается меж селян, кончики пальцев прикасаются к плечам, затылкам. Приближается к нашей семье. Я перестаю дышать, когда он садится на корточки и двумя пальцами приподнимает мне подбородок, так что мы смотрим глаза в глаза.
— Порченая, — говорит он.
Я невольно кошусь на Щуплика в ничтожной попытке перенести внимание друида на истинного калеку Черного озера. Но пальцы Лиса сжимают мне подбородок, и я даже не могу отвернуться. Затем матушка трогает друида за рукав, поднимает голову. Грациозная, белокожая, с правильными чертами лица, она прекрасна какой-то неземной красотой — но сейчас кажется хрупкой, как вздох, робкой, как росинка.
— Провидица, — говорит матушка и вновь опускает голову. На шее у нее медленно взбухают и опадают, тяжко бьются жилки.
Лис раздраженно фыркает: