— Но…
— Твой отец сам велел мне принести кубок. Нам нужно завоевать уважение Лиса. Мы с твоим отцом так решили. — Она кладет ладонь мне на колено. — А ты свое дело сделала.
Но я не рассказала родителям всего. Я не упомянула о словах, которые сказала Лису после того, как он подобрался и превратился в слух.
— Это было в Просвет, — сказала я ему. — Листья только что развернулись.
Лис убрал с губ согнутый палец и хмыкнул.
— Просвет? — переспросил он. — Тогда у тебя есть восемнадцать дней на появление этих римлян.
Я раскрыла рот, чтобы возразить, что не знаю, в который год это должно случиться, и никогда не говорила, что знаю, но Лис уже направился к отхожему месту.
Чувствуя слабость в коленях, я глядела ему вслед, пока он не растворился в ночи.
ГЛАВА 7
НАБОЖА
Матки благополучно ягнились весь Просвет, последовавший за ложью Набожи. Две двойни. Молоко пришло в сосцы в изобилии и щедро текло в рот сосункам. Были распечатаны последние сосуды с зерном, и обнаружилось, что укрытая в них пшеница пережила Зябь, не тронутая ни мышами, ни жучком, ни сыростью. Солнце быстро прогревало землю, и вол потащил плуг по полям. Погода держалась, тяпки и мотыги без промедления принялись колотить по комьям земли. Болотники с особой осторожностью прикасались к губам, к земле. Зерно посеяли рано. Ожидать ли более щедрого урожая? Конечно, как и во всякий другой год, из Городища явятся люди Вождя на запряженных волами повозках и увезут причитающиеся ему две трети, но пшеницы все равно хватит, чтобы пережить Зябь.
Нередко пальцы Набожи тянулись к ямке на шее, где когда-то висел потерянный амулет. Ее ложь, в которую поверил Молодой Кузнец, казалась недобрым предзнаменованием. Скверный способ положить начало дружбе: Набожа словно бы распахнула дверь обману, тяжелую дверь, которую не так просто будет закрыть. Она представляла, как покачивает амулет над тихими водами Черного озера, представляла, как раздвигает узелки, ослабляя петлю. Она видела, как амулет выскальзывает из пальцев в озерный мрак. Подобные сцены служили утешением: в них она и впрямь приносила жертву Матери-Земле. Набожа вновь и вновь вызывала их в воображении, и со временем они сделались скорее воспоминаниями, нежели ложью. Порой она даже видела некоторые детали: как амулет блестел в лунном свете, как последней в черной заводи исчезла кожаная петля.
Арк брел по свежей борозде, дробя мотыгой крупные комья. Следом за ним шла Набожа, вновь и вновь вонзая в землю тяпку, разбивая оставляемые им комки помельче. Она замечала, как высоко он поднимает мотыгу, замечала силу, с которой орудие соприкасалось с землей, и ей казалось, что Арк делает больше положенного, тяжкими усилиями пытаясь, насколько можно, облегчить ей работу.
Я сильнее, чем ты думаешь, — сказала она.
В груди у нее легкой волной поднялась надежда. Набожа не хотела, чтобы он страдал, но, может быть, им в равной мере не хватает друг друга. С той ночи праздника Очищения больше не было длительных, неторопливых прогулок, не было зова снегиря, на который она могла бы ответить. Как и все остальные, Арк слышал про амулет.
Солнце палило, и Арк скинул рубаху. Набожа засмотрелась на его грудь, блестящую от пота, золотистые завитки на животе, что сбегали к веревке, поддерживающей штаны, и почувствовала странное томление в чреслах. Ей захотелось тронуть бугорки мышц на его предплечье, вздувшиеся ближе к локтю и сужающиеся у запястья. Она отвела глаза и, учащенно дыша, снова уставилась на свою тяпку. Внять ли этому томлению или оставить его без внимания? До чего же она боялась, что один из двух юношей подойдет к ней и попросит объявить свое намерение вступить в союз с ним: теперь, когда все в ней волновалось, как пчелиная борть. Уж конечно, деревня ожидала, что Набожа поведет себя достойно и скажет: «Объявляю намерение взять в супруги Молодого Кузнеца». Все сочли ее глупой, ибо проходил день за днем, а она — крестьянка! — все еще не закрепила за собой права на драгоценного сына Старого Кузнеца. Арк предлагал ей свое доброе сердце, давнюю дружбу, душистые фиалки в подарок и это сладкое томление. Но когда она начинала думать спокойно, с ясной головой, то уверена была лишь в одном: раньше этого было бы достаточно.
А потом ей начал оказывать знаки внимания Молодой Кузнец, и она все больше уверялась: он не обиделся, что Набожа, по ее словам, принесла в жертву его подарок. С тех пор по вечерам он стал высматривать ее на прогалине, чтобы улыбнуться и, возможно, с чуть преувеличенным усердием вскинуть над головой кувалду. Иногда он пристраивался к ней и шел рядом, когда она возвращалась с полей. Однажды посочувствовал, что крестьянкам приходится работать под таким изнуряющим солнцем. В другой раз сказал, что проснулся от стука дождя и порадовался: дождь означал день отдыха для работниц.
Однажды Молодой Кузнец просто попросил ее последовать за ним. Сказал, что хочет показать ей что-то в старой шахте. Подножие Предела было пронизано укромными туннелями и пещерами: этот лабиринт, извилистый, непроглядно темный, был прорублен искателями медной руды. Теперь ее почти не осталось, всё давным-давно выгребли. Набожа там редко бывала: мать запрещала ходить в шахту. Молодой Кузнец захватил с собой два тростниковых факела, словно был уверен, что Набожа не откажется. И все же она колебалась. А вдруг он спросит о заявлении, которого она не сделала? Вдруг станет торопить ее с решением? Но как понять, чего хочет сама Набожа, если она уклоняется от любой попытки Молодого Кузнеца к сближению?
— Там безопасно, — заверил он. — Я эти шахты знаю получше многих. Уже много лет хожу сюда руду искать.