29

— Эй, проснись!

Марсель по своей привычке курил «травку», разлегшись на скамье возле обеденного стола, да так и заснул с косячком в зубах. А в ночи, как всегда, гремело фламенко, разве что теперь в музыке звучала трагическая нотка — дань сочувствия плененным собратьям.

Ивана стала трясти его за плечи. Никакой реакции. Косячок слабо тлел у него в зубах, словно ночник у постели.

— Да проснись же ты!

Она говорила почти шепотом, при этом злобно дергая его за рукав. От Марселя несло винным перегаром. Она не могла понять, где он раздобыл выпивку, — как ни парадоксально, сезонникам запрещалось употреблять и вино, и прочие алкогольные напитки.

— Марсель, мать твою!

Наконец малый соизволил открыть один глаз.

— Хочешь затянуться? — спросил он, протянув ей свой окурок.

— Мне нужна твоя помощь.

— Да пошла ты…

Ивана порылась в карманах и сунула в руку Марселя стоевровую купюру — она предусмотрительно оставила при себе немного наличных, которые носила под стельками ботинок.

Прикосновение денег к ладони привело в себя осоловевшего сезонника.

— Ну что там у тебя? — спросил он, поднявшись. Ивана присела рядом с ним на скамью и коротко изложила свой план: разыскать ночью обломки свода часовни и сфотографировать их.

Марсель сидел, понурив голову и снова затягиваясь сигаретой; он не отвечал, а может, даже и не слушал ее. Однако в конце концов спросил:

— Что это на тебя нашло — возиться с ихним мусором?

— Это мое дело.

— А ты точно журналистка?

— Ты хочешь мне помочь или нет?

Марсель уже прикарманил деньги, но тут же снова уронил голову на грудь.