— Это все, что вы можете сказать?

— Э-э-э… да.

— А как вы думаете, есть ли связь между этими буквами и фресками, которые я вам вчера показал?

— Точно сказать не могу. Я повторяю: эти буквы могут служить аллюзией на какой-то эпизод из Ветхого Завета.

— Один из тех, что изображены на сводах часовни?

— Нет… Не совсем… Я ведь не специалист по семитским языкам.

— А вы можете с кем-нибудь проконсультироваться?

— Э-э-э… да, конечно.

Козински вытер пот со лба. В исповедальне было холодно, но сейчас его словно жаром обдало. Не будет он доискиваться до сути, и Ньеман это понимал. А если и будет, то лишь для того, чтобы оповестить свое начальство, но уж никак не полицию.

Однако теперь священник пошел в атаку на майора; их лица озарял только голубоватый свет, исходивший от экрана мобильника.

— Что же это творится в нашей долине? У вас есть хоть какой-то след?

Ньеман не ответил. Он смутно чувствовал, что Козински сказал правду. Майор не знал, во что все это выльется, но три загадочные буквы почему-то пробуждали в нем былые детские страхи. Перед чем? Перед бедствиями Ветхого Завета? Перед гневом Божьим? Перед тем, что Ивана называла Das Biest?

Внезапно Ньеман почувствовал жалость к Козински. В конце концов, он не имел никакого права вовлекать беднягу-священника в свои кошмарные дела. Вот приедет Аперги, и уж он-то стойко выдержит этот шок.

Во-первых, потому, что давно уже свыкся с адом.

А во-вторых, потому, что был должником Ньемана.

— Ладно, отец мой, я вам позвоню, — сказал майор, взял свой мобильник и с облегченным вздохом покинул исповедальню. Ему казалось, что он вырвался из клетки, подобной тем, в которых «чернорожие» углекопы спускаются в свои шахты.