— Моя жизнь неинтересна, малыш…

Качаю я головой, пытаясь в последний раз избавить себя от этой ноши — сказать ей правду о себе, но я знаю глубоко внутри, что этот манёвр — всего лишь обман самого себя. После её откровений я просто не смогу молчать, душа требует свободы.

— И всё же… Садэр, это часть тебя. Я хочу знать.

Она серьёзна как никогда раньше, и тем не менее я чувствую, как вторая мягкая ладошка отпускается на мою грудь, там, где бьётся сердце.

Ещё никто не был так близко ко мне, и никто никогда не будет.

— Я шаад, девочка. Сын шаада, внук шаада. Боец, воин, убийца, наёмник. Нас называют по-разному… Я был рождён, чтобы убивать, защищать и выполнять приказы, впрочем, как и все дети моего народа.

— А твои родители?

Её вопрос робок, и она не совсем уверенна, не ранят ли меня её слова. И это греет душу лучше любого рома.

— Шаады размножаются не ради семьи, а чтобы продолжить род, Дави. Ни у кого из моего народа нет дома, нет матери и нет семьи. Мы, как правило, дети от случайных женщин, которые, кроме первых девяти месяцев с момента зачатия, не участвуют в наших жизнях.

— Неужели все эти женщины бросают своих малышей лишь потому, что так велит их отец? Ещё сразу после рождения.

Её возмущение так искренне, и я могу удержаться от улыбки.

В ней столько жизни, искренности и теплоты, что хватит на весь мир. Но я тот ещё эгоист и собираюсь рыть зубами землю, но владеть этим чудом в одиночестве.

— Большинство отдавали сами младенцев, все же шаады связывались зачастую… со специфичными представительницами женского народа, — мда, чаще всего это были те самые куртизанки или девки с больших таверн. — Но были случаи, когда ребёнка забирали силой, но это очень редко.

От меня не укрылось, как девушка заметно погрустнела, но ощущение, как её тельце прижалось ко мне сильнее, ища тепло и поддержку, заставили продолжить рассказ, как бы сильно мне не хотелось.

— Отец сам воспитывает малыша?

Её вопрос был очевиден, но правда в том, что мой народ в целом остался заложником своего прошлого. Глупых, жестоких традиций, которые остались с тех времён, когда жили наши прадеды. Как и традиция мидаров.

Жуткие школы-храмы, где царил один закон: выживает сильнейший.

— Нет, Дави. Сразу же ребёнка отправляли в изолированные места, тайные дома для таких детей под опекой старших шаадов. Там кучей дети и росли, те, кто выживал, конечно…

Невесело хмыкнул я, вспоминая суровые правила и наказания за любую оплошность, а ведь под разнос попадали от пяти лет, и их никто не жалел.

— Там было очень плохо, да?