Это означало только одно, что нынче он еще ничего не ел, да и нету ничего. Фаина поспешила послать швейцара в ближайшую лавку купить ветчины, булок, сахару и фунт чаю. Заказ прибыл скоро, и изголодавшийся Эмиль с жадностью набросился на еду, откусывая по большому куску и запивая торопливыми глотками горячего чая.

Фаина же, напротив, почти ни к чему не притронулась, только сделала несколько глотков чая. Белыми полными пальчиками она брала чашечку, чуть прикасалась к краю чашки, и, пригубив, с тихим звуком ставила обратно. Сестра собиралась с духом, чтобы начать непростой разговор, сообщить братцу весть, от которой у него точно пропадет не только аппетит, но и всякое еще дурное приключиться может. Поэтому пусть хоть поест с радостью.

– Нуте-с, что нового? – Эмиль Эмильевич с удовлетворением сытого кота отодвинул от себя пустую тарелочку.

После своего изгнания из рая он по-прежнему живо интересовался всем, что происходит у Иноземцевых, справедливо считая себя оболганным, не теряя надежды вернуть утраченное положение. Все бесконечные недели, прошедшие после публикации статьи, Эмиль потратил на то, чтобы найти этого самого Кровожадникова, поквитаться с ним, да заодно и выяснить, откуда он узнал тайны Юлии? Но все без толку, никто в Петербурге не знал таинственного злодея, что прибавляло странности делу, потому как статья была написана блестяще, надо отдать должное автору!

– Так что, говоришь, нового? Что Юлия? Пишется ли ей без меня? «Зингибер и Глицирриза» нарасхват! Пошло хорошо! Вещь славная, лучшая из всего того, что она написала в последнее время. Ты не находишь?

– Да, пожалуй, – ответила сестра с расстановкой. – И Крупенин так считает.

– Да, да! Разумеется, куда же теперь без него, благодетеля. Так роскошно издано. Так богато! Впрочем, и без его денег роман Юлии имел бы несомненный успех, я в этом ничуть не сомневаюсь! И никакие эти самые кровожадниковы ей не страшны! Нет, Крупенин тут совершено ни при чем!

– Он не мог не способствовать успеху своей жены, – едва слышно произнесла Фаина, но Эмиль ее услышал.

Он было принялся величаво вышагивать, перед сестрой, по маленькой гостиной, в пестром шелковом халате, да споткнулся на месте.

– Фаина, я ослышался, мне померещилось? Повтори!

– Юлия вышла за Крупенина, третьего дня. Венчались в деревенской церкви, одни, без приглашенных. Мы с Соломоном только теперь и узнали, – она опустила голову, словно принесла известие о смерти.

– А! А! – отчаянно завопил Эмиль Эмильевич и с яростью, которую в нем никто не предполагал, вцепился себе в волосы.

– Полно! Ты что, остановись! – испугалась Фаина. Она опасалась, что братец расстроится, но не до такой же степени! – Тебе-то что стенать, ты же не сватался к ней, не был влюблен!

Фаина попыталась обнять брата и остановить уничтожение изящной прически на его голове.

– Ах, как ты глупа! Слепа и глупа! – Эмиль оттолкнул ее от себя в исступлении. – Где тебе понимать, что я питаю к Юлии. Никто не понимает меня, даже она сама! Ведь это иное, понимаешь ли ты, пустая голова, глупая корова!

– Конечно, иное, вас объединяло ее творчество. – Фаина сделала вид, что не услышала последних обидных для себя определений.

– Вот, вот! Это если попросту сказать! Но ведь это словами-то не выразишь! Единение душ, тонкая, невидимая связь, эфир!

– Ты все выдумываешь, Эмиль. Успокойся! Какой такой эфир!

– Нет, – он разозлился и кричал, не помня себя, – Раиса Федоровна права! Ни ты, ни старый сатир Соломон, ни этот денежный мешок Крупенин не в состоянии понять то, что может быть иная любовь. Любовь, которая не ползает по земле, радуясь похотливым желаниям, не стремится к объятиям с иным телом. Нет, это любовь внетелесная! Но она и есть подлинная, истинная любовь. Ею наделены немногие! Она непонятна толпе, ее гонят и насмехаются!

– Агапэ? – иронично заметила обиженная Фаина, вспоминая унизительный урок, преподнесенный Раисой Федоровной.