Глава двенадцатая

Лето 1906 года

Ужасная история с последним романом навевала на Юлию Соломоновну грустные мысли. Чуть что, и трон пошатнулся, прежняя популярность стала таять на глазах и обернулась чуть ли не всеобщим осмеянием. Из кумира в посмешище! От пережитого в голову писательницы ничего не шло, сюжет не рождался, слова и фразы вязли, как не пропекшееся тесто в зубах. Невольно приходили на ум размышления о том, что все бренно, скоротечно, что наступят, и, может быть, очень скоро, времена, когда она будет никому не нужна, всеми забыта и неинтересна. Прежние поклонники найдут себе новых кумиров, и ее звезда закатится. И как тогда жить дальше? А как живут миллионы женщин вокруг, обычных, красивых и некрасивых, старых и молодых, бедных, богатых, которых объединяет одно, они не великие писатели. Они просто женщины. И они счастливы. Быть может, она не права в своем предназначении, слепом убеждении, что нельзя позволить размениваться ни на что, кроме творчества? Эти новые размышления стали посещать Юлию все чаще, по мере того, как участились визиты Крупенина, который так щедро поддержал ее в трудные времена. А ведь именно в таком богатом издании роман разошелся больше всего!

Пойти за Крупенина? Эта скучная мысль поселилась в ее сознании окончательно. Других претендентов уже нет, испарились, испугались, разбежались. Неужто Эмиля брать в расчет? Однажды Иноземцева и Крупенин гуляли вдвоем и видели свадьбу, как молодые под звон церкви выходят на паперть. Крупенин с искренней радостью взирал на молодоженов.

– Какая красота! Экое счастье людям!

– А потом обед, пьяные гости, крики «горько», вопросы о приданом. Фу, какая пошлость! – Юлия отвернулась.

– Можно и вовсе без всего этого, как пожелаете! За приданое даже листочки рукописей можно взять, – спокойно отозвался Савва Нилович, но она не придала значения его словам.

Прошло еще некоторое время. Лето стремительно убывало, и хотелось любой теплый день схватить напоследок, напитаться солнцем перед тягучей петербургской зимой. Крупенин и Иноземцева снова гуляли за городом и, проезжая в коляске мимо небольшой деревенской церквушки, остановились.

– Зайдем, – предложил Савва Нилович, выпрыгнул на траву и уже протягивал спутнице руку. Она не хотела идти, или, верней, ей было все равно. Что ж, жарко, можно побыть в прохладе храма.

Под руку они вступили в храм, и тотчас же вышел батюшка, поздоровался с ними как с хорошими знакомыми и приказал что-то дьякону. Тот недолго думая принес священнику облачение, поспешно зажег свечи. Между тем Крупенин и Юлия приблизились к алтарю. В это время в церковь проскользнул сторож и оказался уже позади них. И тут Юлия со страхом и смятением увидела у него в руках венчальные венцы. Она обернулась к Крупенину и увидела, что тот вытаскивает из кармана обручальные кольца. Бог мой!

– Савва Нилович! Опомнитесь! К чему это? Так нельзя. Это неправильно!

– Все, как вы хотели, скромно, без пышности, тайно, романтично!

– Но я…

– Тише! – он слегка толкнул ее локтем.

Она опешила и замолчала. В голове стучало, убранство церкви, иконы, свечи, все плыло перед глазами. Точно сон. Это сон, это неправда!

«Венчается раб божий Савва рабе божией Юлии… Венчается раба божия Юлия…»

Крупенину пришлось снова тронуть ее за локоть, чтобы она очнулась и ответила на вопрос священника о добровольности брака. Не своим, а каким-то чужим голосом она ответила согласием. И вот уже кольцо скользит по пальцу, тяжелое, с бриллиантом. Не поскупился Крупенин-супруг. Юлия подняла голову, и его губы приблизились к ее лицу, она почувствовала его дыхание и поняла, что согласилась искренне…

Соломон Евсеевич расхаживал по дому в длиннополом бухарском халате, точно на восточном базаре. Фаина следила за ним взором, где бы он ни оказывался. Он что-то рассуждал вслух, по обыкновению, но не рассчитывая на ее мысли и дополнения, потому что так привык. Фаина была идеальный слушатель, внимательный, доброжелательный, благодарный. Она смотрела на него с любовью. Точно так, как и много лет назад. Ничего не изменилось в ее душе, только любовь стала крепче, как хорошее вино. Да, Соломон изменился. Но годы только прибавили ему зрелой мужской красоты. В молодости он походил на античного бога – и статью, и чертами лица. Теперь же в его облике проявилось нечто величественное, как и подобает талантливому человеку. Она не видела его морщин, живота, одышки, седины. Нет, ничего этого она не замечала. Потому что тот, кто любит, слеп совершенно. И это прекрасно, за одним исключением. Если это обоюдная слепота.

– Вот что, Фаина, что это я не вижу Юлии, уже вроде как третий день, или пятый, она не заходит. Не бывало такого, уж не приболела?