И пока Колл вместе с прочими в зачарованном ужасе смотрели в провал, Рипли начала тонуть в кишащей массе чужих. Она погружалась медленно, словно в зыбучий песок, пока не исчезла полностью, растворилась под телами тварей, которые, наконец-то, ее заполучили.
Упав в кишащую, волнующуюся массу чужих, поначалу Рипли ощутила шок, затем ужас, потом – отвращение. А следом пришла жуткая, бездонная паника. Чужие двигались вокруг, обнимали ее, принимали, как одну из них. Но вскоре эти чувства рассеялись – пробуждалась та часть сознания, которая не была Рипли. Не по-настоящему. И по мере того, как ее обволакивало тепло тел чужих, пока она погружалась под их общим весом, Рипли ощутила, как ее затопляет равнодушие.
В этот миг полного, нерушимого покоя ее глаза закрылись, тело обмякло, и Рипли, не осознавая этого, погрузилась в сон. И там ее ждало…
Тяга к влажному теплу яслей, сила и поддержка себе подобных. Все это время она страдала от одиночества, изоляции собственной личности. Только во сне у нее получалось объединиться с остальными, возрадоваться. Время пришло. Они выстроили ясли. Пришло время присоединиться к остальным воинам и служить королеве. Именно для этого она жила.
Во сне воин – Рипли – хлестнула хвостом, передавая своей королеве все мысли, намерения и чувства. А королева в ответ послала своему воину любовь и одобрение. И нужду. Скоро. Скоро это случится.
Колл почувствовала влагу на щеках, и какая-то отстраненная, логическая часть ее разума пришла к выводу, что механизм выделения слез все еще работает. Она чувствовала себя раздавленной, побежденной. Это ранило больнее, чем пуля.
Было ли это все зря? Вся храбрость Рипли, вся ее борьба за сохранение человечности, сохранение себя? Если да, как мог надеяться что-то изменить один поврежденный робот?
Воин приближался к влажному теплу яслей. Сила и поддержка себе подобных. Его больше не отягощало одиночество, вызванное особенностями личности. Королева отметила его, выделила за ум. Он сбежал первым, освободил остальных, добыл первых маток, пищу. И потому его снова избрали для служения королеве. Он отделил Рипли от добычи и теперь нес ее через улей в ясли.
Здесь, где они выстроили идеальные ясли, хватало воинов, чтобы защитить Рипли. Там ждали люди, эти жалкие мягкие люди, которые станут пищей для молодняка, носителями новых поколений. Так будет. Скоро.
Но воина преследовали воспоминания. Непредвиденный хаос. Крики и гибель воинов. И огонь. И Рипли. Она стоит, расправив плечи, держа в объятиях собственную молодую особь. Несет смерть и разрушение яслям.
Боль утраты – тошнотворное ощущение невосполнимой потери затопило его сознание, все его тело. Это ничего не значило, это значило всё. Он потянулся к связи с себе подобными и обрел силу и поддержку.
Это был другой улей, в иное время. Он не станет об этом думать, когда королева ждет службы.
Несмотря на оружие, несмотря на клетки люди снова проиграли. Они питали народ, давали жизнь молодняку. Народ взял людей силой. Как и всегда. Как всегда будет. Напор и ярость.
«Наше структурное совершенство может сравниться лишь с нашей агрессивностью».
Огромный воин взмахнул хвостом, передавая своим братьям и королеве все свои мысли, чувства, намерения. Королева, мать, послала своему воину любовь и одобрение. И нужду. Необходимость Рипли, которую воин так осторожно нес на руках.
Его королева передала своему воину любовь и одобрение.
И эта оболочка, эта Рипли, была их общей матерью. Первой маткой. Первым воином. И она узнает все, разделит с ними славу. Королева пожелала этого, а воин воплотил желание в жизнь – потому что Рипли была краеугольным камнем улья. Воспитателем в яслях. Основой для новорожденного.
Рипли бессильно ворочалась во сне, издавая слабые стоны протеста и боли. Воин дохнул на ее лицо, даруя воздух и тепло. Заботясь о той, кто взрастила их всех. Королева это одобрила.
* * *Колл, оцепенев, стояла над провалом. Она не в силах была принять то, что только что произошло. Она заметила, как переглядываются остальные, и поняла, что случившееся их изменило. Каким-то образом сила Рипли, ее храбрость связывала отряд воедино, но теперь Рипли не стало, и связи начали рваться.
Даже Джонер стоял, дергая кадыком, словно пытался проглотить слишком крупный кусок.
