В этом месте обязательно кто-нибудь многоопытный из числа присутствующих (ох как много лишних людей почему-то всегда присутствует, когда обнаруживается упущение молодого летчика!) ехидно указует перстом на висящие на стене часы и ласковым, рассудительным голосом говорит:

– Эти стрелочки, если на глаз судить, тоже не ползут. Что же, значит, и время «установилось»?

Да. Недаром опытные летчики привозят из полета такие барограммы, что хоть под стеклом на стенку вешай: каждая площадка будто по линейке прочерчена!

Летчик-испытатель может быть безукоризненно храбрым, исключительно грамотным и неутомимо выносливым, но если ко всем этим обязательным качеством вам не приложено еще и терпение, хороших барограмм от него не жди.

Да и не одних только хороших барограмм!

Сформировавшийся в моем юношеском сознании эталон достойного представителя героической летно-испытательной профессии постепенно обрастал прозаическими чертами. Осторожность, методичность, а теперь вот, оказывается, еще и терпение.

И самое удивительное – от подобной трансформации упомянутый светлый облик не терял присущей ему романтичности. Больше чем когда-либо хотелось стать настоящим летчиком-испытателем.

Но каков он, этот настоящий летчик-испытатель? Казалось бы, ответ на этот вопрос легко было получить, применяя метод, так сказать, прямого наблюдения, благо в нашей святая святых – отделе летных испытаний ЦАГИ – был собран едва ли не весь цвет этой профессии. Смотри на корифеев и учись!

Но действительность, увы, всегда сложнее схемы. Корифеи оказались… очень разными. Разными даже по внешнему виду. Так называемой атлетической фигурой обладал только Громов; знаменитый Корзинщиков был невысок ростом и щупловат; Рыбушкин отличался преждевременной тучностью, а голову Кудрина – в полном противоречии с его фамилией – украшала уже в те годы заметная лысина. Назовите мне произведение художественной литературы, в котором фигурировал бы толстый или лысый летчик-испытатель!

Лица корифеев также не были отмечены печатью доблести, нечеловеческой воли, отрешенности от всего земного или какой-нибудь иной, подходящей для данного случая печатью. Это были обыкновенные лица обыкновенных людей, различной степени привлекательности и выразительности.

Да и не во внешности, разумеется, было дело. Важно было другое: внутренний облик летчика-испытателя, его подход к своей работе, приемы, которыми он кует себе удачу (мы уже понимали, что удачу надо ковать).

И в этом – самом важном – корифеи оказались еще более разными, чем по внешности. Выбирать, «делать жизнь с кого», оказалось далеко не просто.

Имя одного из ведущих летчиков ЦАГИ, установившего несколько рекордов в высотных полетах, не сходило с газетных полос и было хорошо известно мне задолго до того, как я увидел этого человека собственными глазами. Действительно, природные летные данные у него были отличные, и он почти всегда летал очень хорошо.

К сожалению, почти.

По каким-то неуловимым причинам с этим летчиком периодически случались казусы весьма рискованного характера. Так, один раз он, полетев на большую высоту, забыл включить подачу кислорода. Естественно, что по мере подъема его самочувствие стало резко ухудшаться, но он своевременно не придал этому значения и, как и следовало ожидать, вскоре же потерял сознание. Все находившиеся на аэродроме слышали пронзительный, похожий на звук сирены вой самолета, который пикировал с работающими на полном газу моторами, и уже ожидали удара о землю и взрыва. Буквально в последнюю минуту, на небольшой высоте, летчик пришел в сознание, вывел машину из пикирования и – снова ошибка! – вместо того чтобы пролететь немного горизонтально на умеренной скорости, прийти в себя, осмотреть самолет и осмотреться самому, он, повинуясь по-человечески очень понятному, но порой весьма опасному импульсу, «скорее домой!», с ходу пошел на посадку и приземлился… не выпустив шасси. Машина была серьезно повреждена, но виновника за это даже особенно не ругали: очень уж все были рады, что он чудом остался жив, несмотря на то, что, как сказал один из летчиков, «сделал все лично от него зависящее, чтобы убиться».

В другой раз тот же летчик пошел на новой опытной машине на предельную дальность. Полет длился много часов, по пути приходилось пересекать циклоны, подолгу лететь в изнурительной болтанке, на ходу ликвидировать различные мелкие неполадки новой, еще мало облетанной машины – в общем, летчику досталось немало работы, и он отлично справился с ней. Вот, наконец, впереди и родной аэродром. Но что это? Внизу, на летном поле, выложен обычный посадочный знак – полотняная буква «Т». Рядом со стартом, как всегда, стоят дежурный грузовик и санитарная автомашина. Какой-то самолет неторопливо ползет по нейтральной полосе к ангарам. Аэродром живет своей обычной жизнью. Никаких знамен, оркестров или иных атрибутов торжественной встречи не видно.

«Не может быть! – подумал летчик. – После такого перелета встречать должны как положено. Не иначе, встреча приготовлена не в Москве, а на одном из подмосковных аэродромов».

Он развернулся и пошел на этот аэродром. Однако и там никаких признаков подготовленного торжества не оказалось. А надо сказать, что полет на предельную дальность потому так и называется, что в нем емкость баков используется практически полностью и у самолета, завершающего такой полет, бензина остается чуть-чуть. Вот это-то немаловажное обстоятельство и упустил из виду летчик, о котором идет речь. После нескольких, как выразился Костя Лопухов, «челночных операций» между двумя аэродромами бензин кончился, и вынужденная посадка среди подмосковных дач не привела к трагическому финалу опять лишь по счастливой случайности.

Сейчас может показаться странным, почему такого летчика, явно не обладавшего одним из основных обязательных качеств испытателя – надежностью, – продолжали держать на этой работе.

Трудно подходить к явлениям прошлого с современной меркой, но думаю, что так получалось отчасти благодаря уже завоеванному им громкому имени, отчасти потому, что в промежутках между очередными срывами он летал, повторяю, действительно очень неплохо, а отчасти, как я понял позже, просто по недостатку требовательности.