– О?! – Он оперся руками о бедра – собственно говоря, чтобы проверить положение сцепляющих одеяло иголок, с мгновенным испугом припомнив вдруг публичное обнажение неделей раньше. – О!? – спросил он снова. – И что не так с моим знаменитым Мучным Супом?

– Есть его – сплошная мука.

– Ты намекаешь на сочетание всех тонких приправ, какие только можно смести с пола, особенно остатков жизнедеятельности голодных кур?

Женщина выкатила глаза: – Ты же не взаправду? Неужели ты высыпал в суп мусор с пола? С ЭТОГО пола?

– Едва ли есть повод для такой трагической мины, Джанат. Разумеется, – бросил он небрежно, подходя к запятнанной кровью подушке, – творческий подход требует развития некоторой изысканности нёба, культивирования вкусовых… – Он пнул подушку. Она заквохтала.

Теол подпрыгнул и уставился на Аблалу. Тот сидел у стены, опустив голову. – Оставил одну на закуску, – пробормотал великан.

– Ощипанную или нет?

– Ну… она сидит там, чтобы тепло сохранять.

Теол оглянулся на Джанат. – Увидела? Увидела, Джанат? Увидела наконец?

– Что?

– Опасную пропасть прагматизма, госпожа. Полное доказательство твоих давних аргументов. Привычка Аблалы к неосознанным рационализациям – если можно счесть, что в этом черепе может находится что-то рациональное – привела его, и смею добавить, множество ничего не подозревающих куриц – к неизбежной, ужасающей крайности… э… пошлой наготы в подушке!

Она подняла брови: – Та недавняя сцена так тебя огорчила. Почему?

– Не будь нелепой, Джанат.

Аблала высунул язык – большой неровный кусок мяса – и пытался разглядеть его, скосив глаза.

– Ты чем занят?

Язык скрылся. Аблала Сани поморгал, возвращая на место глаза. – Порезался клювом.

– Ты ешь куриные клювы?

– Проще начинать с головы, они тогда не дергаются.

– Неужели?

Аблала кивнул.