Я подставила ему плечо, помогая подняться. Лорд тяжело оперся на меня, дрожа, словно в лихорадке, и сделал несколько упрямых неверных шагов к сторожке, но законники вновь преградили нам путь. Дуло энергетического пистолета почти уперлось Майло в грудь. Я вцепилась в его руку, безмолвно умоляя не рисковать. С такого расстояния выстрел неминуемо оказался бы смертельным даже для сильного мага.
Нас оттеснили – два лекаря с походными носилками прошли мимо. Дым рассеялся, растекся по перекопанной лужайке рваными белесыми клочьями. Отрывисто тявкнула служебная собака, зло заворчал в ответ вздыбленный Милорд-кот, замерший на краю крыши сторожки.
Боль обожгла плечо. Я с невероятной яркостью ощутила – почти увидела – как дугой выгнулось безвольное тело Даррена, когда судебный лекарь вколол стимулирующий препарат в худую руку мальчика. Нить нашей ментальной связи резко дернулась, натянулась почти до предела.
Мальчик очнулся.
Я не видела Даррена, но почувствовала, как его разум вынырнул из забытья, в которое погружали мальчика целебные зелья. Ему хватило доли секунды, чтобы ощутить произошедшие перемены – отчаяние отца, мое смятение, настороженное недоверие окружавших его законников. Мальчика захлестнул страх, столь сильный, что он в одно мгновение передался мне. Меня затрясло.
Я осознала с кристальной ясностью, что еще чуть-чуть – и случится непоправимое. Артефакт лорда Кастанелло, реагировавший на ментальную магию, по его словам, всегда светился во время приступов Даррена, а значит, вероятнее всего, сын Майло был менталистом. Необученным, не контролирующим свои способности. Так же, как я. Но моя магия спала большую часть времени, выплескиваясь лишь изредка, как тогда с Руджеро Бренци, а странные вспышки болезни Даррена регулярно пробуждали его силу. И если их мог считать артефакт, приобретенный Майло, то о специальном оборудовании отдела магического контроля и говорить нечего.
Нельзя было этого допустить. Я глубоко вдохнула, отгоняя цепкие лапы чужого страха, отрешаясь от творящегося вокруг хаоса, и сосредоточилась. Незримая тонкая нить, связавшая нас с Дарреном, вибрировала в такт быстрому биению сердца мальчика.
«Даррен…»
Загнав все ненужные чувства как можно дальше и как можно глубже, чтобы ненароком не передать их ребенку, я всей душой, всем существом устремилась к сыну лорда. Усилием воли я заставила себя дышать глубоко и ровно, подавив волнение и сосредоточившись только на хрупкой связи с Дарреном… И вдруг ощутила его. Отклик показался мне слабым, едва заметным, почти на грани восприятия, но я готова была поклясться, что он был.
Мальчик ответил.
«Фаринта…» – его неслышный голос больше походил на шепот.
Сердце радостно сжалось. Я мысленно потянулась к Даррену, и сын лорда Кастанелло притих, прислушался. Наша связь будто стала крепче, ровнее, ощутимее. Это походило на прикосновение, пусть и иллюзорное, ненастоящее. Словно переплетенные пальцы, через которые шло успокаивающее человеческое тепло.
Мне показалось, что Даррен сумел справиться с собой. Подавить приступ – пусть временно, отогнать в сторону злое, раздирающее саму его суть наваждение, след влияния злокозненного менталиста. Успокоиться.
Сейчас я всем телом чувствовала, как размеренно и ровно поднимается в такт дыханию худая грудь мальчика, как разжимаются до боли стиснутые в кулак пальцы. Приступ отступал…
«Что?» – донесся до моего разума слабый беззвучный вопрос.
Но я не успела ответить.
В темном дверном проеме показались судебные лекари. На носилках лежал плотно закутанный в тонкий плед из овечьей шерсти бледный и худой Даррен. Господин дознаватель с дорожной сумкой с вензелями лорда Кастанелло в руках держался рядом с ними, и было слышно, как позвякивали сложенные внутри пузырьки с зельями, приготовленными господином Кауфманом. На носу законника привычно красовались очки с толстыми стеклами.
Я всматривалась в его лицо, пытаясь уловить тень злорадного удовлетворения. Планы дознавателя наконец-то осуществились – он нашел в нашем доме то, что могло стать последним гвоздем, вбитым в помост на Ратушной площади, где сжигали преступников. Но законник был хмур и угрюм.
Лекари шагнули вперед, и носилки с Дарреном покинули пропитанные магией защитных артефактов стены сторожки.
Изможденное худое тело на носилках дернулось, лицо мальчика исказила болезненная гримаса – приступ начался с новой силой. Я ощутила это через нашу связь столь ярко и остро, словно бы не его – мое тело – сейчас свело судорогой.