Майло посмотрел на меня снизу вверх.
– Почти перед самой поездкой мне передали разрешение на разрыв той части брачной клятвы, в которой закон признает тебя абсолютно зависимой от моей воли. Я обивал пороги суда с самого конца лета, чтобы они поторопились с выдачей документов, и мог бы снять запрет сразу же, как только получил, но отчего-то захотелось сделать это в торжественной обстановке, раз уж представился случай. Мне важно, чтобы именно сейчас, когда я задал тебе самый важный в моей жизни вопрос, ты понимала, что абсолютно свободна в выборе ответа. Что скажешь, милая моя Фари? Ты выйдешь за меня замуж – на этот раз по-настоящему? И… – Он вдруг улыбнулся, нервно и чуточку смущенно, и добавил так, что слышно было одной лишь мне: – Пожалуйста, не тяни с решением. Я почему-то ужасно волнуюсь.
Дрожащими пальцами я провела по ободку брачного браслета на своем запястье. Он помнил все – наше недоверие и брошенные сгоряча взаимные обвинения, мой неудавшийся побег и удавшееся возвращение после гибели Бренци, суд, наши первые шаги навстречу друг другу, тихие моменты близости, мучительные дни в полузабытьи, финальное противостояние с менталистом, мерцающий купол щита и долгое, полное счастья лето. Не прошло и года с тех пор, как Майло спас меня от ужасной смерти посреди Ратушной площади, а казалось, будто прошла целая жизнь.
Интересно, какие воспоминания будет хранить в себе новый браслет?
Я улыбнулась, неотрывно глядя в глаза супруга.
– Да. – Спазм сжал горло, и ответ получился похожим на тоненький писк. Я с трудом выдохнула и повторила уже увереннее: – Да, да, да! Майло…
Витой ободок браслета сомкнулся на моем запястье. Крохотные кристаллы вспыхнули – и лицо супруга озарилось торжеством. Обхватив мою талию, он поднял меня вверх на вытянутых руках, а потом опустил и обнял.
Наши губы не размыкались до тех пор, пока не стихли поздравления и аплодисменты, разносившиеся на всю Чивитерру.
Приготовлениями к предстоящей свадебной церемонии занялся Майло. Он взял на себя все, начиная от количества, рассадки и размещения гостей в милостиво отданном нам на растерзание леди Эллианной загородном поместье, до цвета и фасона моего платья, позволив мне полностью посвятить свое время знакомству с новообретенной семьей. Пока супруг без конца изводил Корвуса просьбами выписать из Фиоренны штат поваров и оформителей, я поселилась в Чивитерре в своей старой маленькой комнате, где стараниями мамы все сохранилось точно таким же, как двадцать лет назад.
В изголовье моей новой постели удобно устроилась маленькая тряпичная куколка в рубахе, расшитой традиционными орнаментами островного народа, подарок мамы, который она вручила мне во время прогулки по дому. Кукла выглядела потрепанной и старой – того и гляди рассыплется в пальцах обрывками ткани, душистой соломы и темными бисеринками глаз. Но когда я взяла ее в руки, игрушка оказалась вполне добротной и, кажется, даже теплой, шелковистой. На душе сразу же потеплело – будто мягкая мамина рука коснулась щеки, обняла за плечи.
Узнав, что я жду девочку, мама настояла, чтобы я увезла игрушку с собой.
– Это оберег, Ринти, – серьезно сказала она. – Он перешел мне от твоей бабки, а ей – от ее матери. Подержи ее несколько дней рядом с телом, а потом положи в колыбельку, и дочка будет крепче спать и меньше плакать.
Я обняла маму, от всей души поблагодарила за подарок и украдкой взглянула на медальон Даррена, видневшийся в вырезе блузки. Так и есть – от кристалла исходило легкое свечение, говорившее о наличии рядом источника слабого ментального воздействия. Но магия эта не была враждебной, а, напротив, успокаивала, дарила защиту.
Интересно, знала ли мама о силе, заключенной в простой тряпичной кукле? Наверное, нет, равно как не знала она и о магии, которую унаследовала от островных предков. Рыжеватые вьющиеся волосы, темные глаза, кожа скорее смуглая, чем загорелая…
Мы с мамой много гуляли по берегу, разговаривали и никак не могли наговориться. Наверное, если бы я не была беременна, тяжело было бы найти общий язык через столько лет, но сейчас я очень нуждалась в мудром женском совете и испытывала благодарность за каждую мелочь. Папа и братья брали меня в море, маленькие племянницы таскали в прибрежные пещеры собирать ракушки, а старая Сильва, которой отчего-то очень приглянулся Майло, научила готовить свой знаменитый десерт на радость доброй половине Чивитерры, вечерами собиравшейся на угощение. Майло на несколько дней привез к нам Даррена, и моя семья приняла мальчика как родного внука.
С каждым днем, проведенным в кругу родных, что-то менялось во мне. Рана, нанесенная менталистом много лет назад, не могла затянуться, но теперь я словно бы заполняла ее новыми воспоминаниями, новым счастьем. Будто росток, давным-давно вырванный из родной земли и вдруг принесенный обратно ласковым попутным ветром, я вновь врастала корнями в скалистый берег Чивитерры. И это чудесным образом делало меня цельной, полноценной, дарило уверенность в себе.
Оттого в день своей второй, а точнее, пятой свадьбы я была абсолютно, непробиваемо спокойна.
Ну, почти.
Осторожно, чтобы не привлечь лишнего внимания, я выглянула через узкую дверную щель в парадный зал поместья, полный гостей. Внутри собралось, наверное, человек двести. Вся моя немаленькая семья, семья Корвуса, помогавшая с праздником, дознаватель господин Маркони с супругой и даже все наши слуги, включая ходящую на сносях Лоиссу, которая наотрез отказалась пропускать свадьбу милорда и миледи и даже настояла на том, что станет подружкой невесты.
Вести церемонию согласилась сама леди Эллианна. Она стояла на возвышении рядом с Майло, Дарреном и Корвусом, другом жениха – тонкая, несгибаемо-прямая, совершенно не выглядевшая на свой весьма почтенный возраст. Музыканты готовы были в любой момент заиграть торжественный марш.