С этого момента его судьба была предрешена. Равно как и моя.
Я вспомнила, как рыдала, уговаривая молоденького клерка в аптеке господина Кауфмана подождать с оплатой за лекарства, взятые Лайнусом «под честное слово». И как вышедший аптекарь, хозяин лавки, улыбнулся доброй понимающей улыбкой и сказал, что они, конечно, подождут, а я не должна расстраиваться. «Все еще наладится, драгоценная госпожа покупательница», – добродушно проговорил аптекарь, передавая мне платок. Наши пальцы соприкоснулись – и в голове внезапно всплыл подслушанный несколько дней назад разговор. Господин Ридберг, чьи нетрадиционные вкусы были широко известны в узких кругах, где иногда вращался Лайнус, хотел жениться, чтобы окончательно развеять порочащие его слухи. Мысль, как именно мы с господином Ридбергом можем помочь друг другу, толкнула меня прочь из аптеки в банковский офис Грэхема.
Я вспомнила и то, как молодой Эдвин Осси, пришедший в аптеку за лекарством для матери, забыл у прилавка трость. Я не заметила пропажу – сам господин Кауфман, вовремя вернувшийся с прогулки, поднял ее и попросил меня догнать незадачливого владельца. Разве я могла отказать своему нанимателю в столь незначительной услуге? Разве могла сопротивляться ментальному приказу, толкнувшему меня вслед за Эдвином?
Нет.
Нет. Я смотрела на менталиста, замершего рядом с Дарреном, и отказывалась верить собственным глазам. Он…
Я видела его словно впервые. Исчезли доброта во взгляде, лукавые морщинки вокруг глаз и никогда не увядающая улыбка. Пропала легкая сутулость, свойственная тем, кто постоянно работает, склонившись над лабораторным столом, ушла мягкая плавность движений, обстоятельных и неторопливых, как неспешные церемонии стран Залива. Все, что составляло образ добродушного дядюшки-аптекаря, стерлось в один момент.
Человек, стоявший в нескольких десятках шагов от меня, казался совершеннейшим незнакомцем, зачем-то надевшим темный костюм и маску господина Якобба Кауфмана.
Он держался прямо и ровно, сбросив разом десяток килограмм и десяток лет. Медово-карие глаза, прежде светившиеся теплотой, пониманием, участием, потемнели, взгляд его обжигал холодом и равнодушием. От менталиста веяло опасной неудержимой силой, противостоять которой, казалось, было невозможно.
Он умел разжигать любовь. Умел притворяться добродушным, вызывать симпатию, уважение. Он мог расположить к себе любого – я сотни раз видела, как даже самые хмурые посетители аптеки расцветали радостными улыбками при виде хозяина лавки. И глядя на то, как добродушный круглолицый аптекарь протягивал леденец хнычущей девчонке, я никогда не смогла бы подумать о том, что этот человек на самом деле был способен на насилие или хладнокровное убийство.
Но все это время в каждом гнусном и болезненном воспоминании моего прошлого именно он стоял за моей спиной. Именно он несколько долгих, жутких лет лепил из меня послушную куклу. Брал, подчинял, подбирал лучшие способы воздействия, пока наконец не отдал в руки старшего лорда Себастьяни, чтобы я, согласно задуманному плану, смогла исполнить свое предназначение. Последнее предназначение. Но я выжила, и он продолжал играть моей жизнью снова и снова, пока приказ не привел меня сюда.
Сквозь охватившие меня отчаяние и отвращение я едва смогла выдавить одно слово:
– Зачем?
Тонкие губы человека передо мной сложились в жутковатую неестественную улыбку.
– Это было необходимо.
– О чем вы?
Он не ответил. Разумеется, ведь послушные игрушки не стоят слов.
Было больно.
Отчего-то внутри было очень-очень больно.
Разум упорно цеплялся за обрывки некогда счастливых воспоминаний, извращенных, искаженных до неузнаваемости. Они рассыпались серым безжизненным пеплом. Лживые, ненастоящие. Нужные лишь затем, чтобы привязать меня еще крепче, сделать еще податливее для опасного воздействия.
Совместная работа в лаборатории аптеки под чутким руководством господина Кауфмана. Он никогда не скупился на похвалу, а я радовалась каждому доброму слову наставника как девчонка. Ловила на себе одобрительный взгляд и чувствовала, как в груди теплеет от счастья.