Только когда вернулся домой и глянул своими глазами на обветшалую хату, на худущую жену, замотанную работой, на хилых детишек, понял, как давались ей эти письма. Председатель колхоза ему обрадовался:

— Ох, как люди нужны, Серафим. Ты, я слышал, механиком в армии был? Нам позарез механик нужен.

— Так я ж по авиамоторам, — отозвался Шеховцов. А про себя подумал: семью тут в селе не подниму. Сейчас, вспоминая про те годы, с горечью говорит: «Надо было остаться — и теперь совесть грызет: своя же земля, родная... Тогда я многого не понимал...»

Прослышал, что в архангельских краях на лесосплаве большие деньги можно заработать. Зина — в слезы: «Опять я с двумя-то малыми уродоваться буду?» Он только и сказал: «Что же делать, раз жизня такая».

Поехал на сплав. А ростом Шеховцов не богатырь — совсем даже наоборот. Вернулся, почитай, ни с чем... Узнал, что где-то в Курске на заводе передвижных агрегатов требуются люди.

Тогда поначалу он по-особому был жаден до работы: понимал — надо становиться на ноги. Тянуло его к токарному станку. Это еще из армии пошло. Как-то попросил там у одного: «Покажи-ка, как деталь точить». Тот стал показывать. У Серафима получилось: нравилось, что вот берешь самую простую заготовку, и из нее на глазах, при умении, конечно, этакая изящная, теплая еще деталь. Парень, что дал ему поработать, сказал:

— Видел в музеях скульптуры из мрамора красивые такие?

— Еще бы.

— От токарей все...

— Ну да?

— Берешь глыбу и удаляешь все лишнее: скульптура готова.

— Сам придумал?

— Не совсем...

Трепался, конечно, тот парень. Но что-то в том сравнении было притягательное: даже домой из армии привез Шеховцов выточенную им деталь. Тут в цехе был опытный токарь Костюченко. Суровый мужик, несуетливый, но, в общем-то, добрый. Взял Шеховцова в ученики. Работают. А Шеховцов торопится, хочется отличиться, хочется, чтоб скорее самому за станок стать.

— Не пыли, — коротко скажет ему Костюченко. — Не маши руками.

— Так скорее же...

— Пойми, лишнее движение — это потерянная минута. Главное, чтоб сделать на совесть.

И заставляет Шеховцова по многу раз одну и ту же деталь точить. Домой Серафим приходит измочаленный. Жена спросит:

— Тяжко, Григорич?

Он только глянет и ничего не ответит. Видит, самой не легче — сказались трудные послевоенные годы: она больна, с трудом передвигается. Шеховцов возьмет у нее из рук сковородку, скажет: