Стены кабинета сплошь были уставлены книжными полками. На некоторых из них помещались издания в переплётах, однако большую часть полок занимали стопки «Грошовых ужасов». Вдоль полок громоздились бесконечные ящики, набитые похожими изданиями. В комнате царил запах дешёвой бумаги.

Мерси закрыла за собой дверь и подошла ближе к письменному столу. Флоренс Оукенхёрст наморщила лоб:

– Боже мой, сколько вам лет? Пятнадцать?

– Девятнадцать. Я всего на четыре года моложе вас, мисс Оукенхёрст.

Издательница удивлённо подняла бровь. Она была на полголовы выше Мерси, её светлые волосы были забраны в небрежный узел на затылке. У неё под глазами залегли тёмные круги, очевидно, она регулярно недосыпала. Во всей её фигуре чувствовалась нервозность, начиная от её причёски и лихорадочной манере выражаться до неглаженого платья.

– Как вы сказали ваше имя?

– Мерси Амбердейл.

– Мерси, так-так. А я Флоренс. И в настоящее время я вынуждена сражаться на два фронта. Один вот этот, – она кивнула на недописанное письмо в кожаном бюваре, – а второй – вон тот безмозглый идиот напротив! – Последние слова она выкрикнула в распахнутое окно, выходившее во двор. Вытянув шею, Мерси обнаружила, что на противоположной стороне двора на том же этаже одно из окон тоже было распахнуто. За ним виднелся письменный стол, заваленный бумагами, за которым корпел мужчина с набриолиненными волосами и засунутым за ухо карандашом. – Этот гангстер, не имеющий понятия о серьёзном издательском деле, думает, что может безнаказанно обвинять меня в недобросовестной конкуренции! – Совершенно очевидно, что эти слова предназначались не Мерси, а писаке на другой стороне двора, который со скучающим видом от них отмахнулся. За его спиной Мерси также различила высокие стопки выпусков бульварной литературы. Очевидно, это было конкурирующее издательство.

Флоренс негодующе фыркнула и вновь занялась своим письмом. На колпачке дешёвой перьевой ручки, которой она пользовалась, виднелись следы зубов, перо подтекало, оставляя на бумаге кляксы.

– Вот послушайте, что я накропала, и скажите, что вы об этом думаете. «Уважаемые господа, – я имею в виду этих паршивых клеветников, называющих себя журналистами “Таймс”, этот бесчестный сброд, – так вот, уважаемые господа, в ответ на вашу статью прискорбного содержания, повествующую об эффекте, якобы возникающем при чтении наших публикаций, обладающих значительной педагогической ценностью, публикаций, которым вы вменяете в вину ни более и ни менее как подстрекательство к тяжким преступлениям и насилию, распространение скверной манеры выражаться и призыв покончить с семейными ценностями и английским жизненным укладом, я желала бы внести небольшое уточнение в надежде на то, что, распознав свою ошибку, вы, в свою очередь, сочтёте нужным опубликовать в вашей уважаемой газете соответствующие исправления. Многочисленные произведения, появляющиеся на свет в почтенных стенах “Издательской компании Оукенхёрст”, готовятся к публикации с глубочайшим почтением к письменному слову вообще и к языковым деталям в частности и предназначены вниманию лиц мужского пола любого возраста, почитающих своим предназначением совершать подвиги во славу своей великой нации и для удовлетворения своих желаний. В чайных домах Японии, в дебрях Африки, в чилийских шахтах, на ранчо Ла-Платы, на берегах Миссисипи и на речных судах, курсирующих в Конго, – везде, везде в ходу английский язык, везде он на пути к тому, чтобы стать господствующим наречием всех народов, объединённых скипетром и державой нашей возлюбленной королевы Виктории. И во всех этих и многих других уголках земного шара наши публикации объединяют уроженцев всех континентов, последователей всех религий и представителей всех умонастроений. Осознавая возложенную на нас ответственность, мы считаем необходимым рисовать в наших книгах лишь образцовые человеческие качества, достойные лечь в основу будущего Британской империи и всего мира».

Далее следовали пространные рассуждения, составленные в том же высокопарном стиле. Флоренс Оукенхёрст зачитывала своё письмо в редакцию «Таймс» с растущим воодушевлением. Дойдя наконец до конца – хотя это был ещё далеко не конец, а всего лишь пассаж, на котором прибытие Мерси помешало её дальнейшим эпистолярным поползновениям, – девушка обессиленно уронила руки на крышку письменного стола.

– Итак, Мерси Амбердейл, что скажете?

– Полагаю, вы как нельзя более точно подчеркнули все преимущества ваших изданий.

– Да, конечно, но чувствуете ли вы, что я хочу сказать? Тронули ли мои слова ваше сердце?

– Моё сердце?

Флоренс стремительно придвинулась к Мерси, перегнувшись через столешницу, как будто хотела схватить девушку за воротник и хорошенько тряхнуть.

– Чувствуете ли вы, что я хочу сказать? Ощущаете ли важность миссии, которой посвятил жизнь мой отец, чьё дело я по мере моих скромных сил хотела бы сохранить и приумножить?

– Н-ну… думаю, да.

– Она думает! – Флоренс закатила глаза и воздела руки к потолку. Внезапно она снова вспомнила о своём противнике, сидящем на другой стороне двора. – Ты меня слышишь, ты, жалкая кучка у подножия уличного фонаря?! Ты, гнусный предатель и отвратительный самозванец? Нет ничего важнее, чем достучаться до человеческих чувств. Не до разума, не до кошелька, а до их чёртова бьющегося и кровоточащего сердца!

Человек на другой стороне двора снова скучающе отмахнулся: создавалось впечатление, что подобные тирады он выслушивал с завидной регулярностью. Приходилось признать: в вопросах войны и мира Флоренс Оукенхёрст не признавала полумер.