Обнимаю.
Леша!
Что же ты меня совсем забыл? Я вам редко пишу – так это мой порок, моя ахиллесова пята. А ты-то, писака?
До 4–5 июля буду во Владимире, можешь черкнуть прямо на гостиницу. А лучше всего бы – взял и приехал. Когда у тебя отпуск? Помог бы мне.
Мои дела похожи на… да ни на что они не похожи. Трудно безумно. Надо все начинать сначала. Всему учиться заново. Меня учили добиваться смысла, смысла во всем, а киноигра – это высшая, идеальная бессмыслица. Чем живей, тем лучше. Надо жить, а не играть – это и легко, и очень трудно…
Вчера посмотрел весь отснятый мой материал.
Сидел в просмотровом зале и был похож на комок нервов. Посмотрел и понял – идет внутренняя ломка.
Есть уже терпимые кусочки, но еще идут они неуверенно, зыбко. Надо продолжать работать…
Ну, обнимаю, целую.
…И вот я во Владимире. Толя обнимает меня, улыбается.
А лицо худющее, бледное, как после болезни. Длинные волосы упрятаны в кепку и под воротник пиджака.
– Зачем это? – удивляюсь я.
– Понимаешь, лысину на макушке закрываю нашлепочкой, а остальные волосы, то есть их остатки, – мои, – он смеется. – Так лучше, живые волосы получаются. На днях я зашел в магазин, один парень говорит: «Гляди-ка, попы стали за булками ходить». Вот и купил кепку.
Мы заходим в гостиницу, и я сразу вижу, что стандартный номер вовсе и не номер, а рабочий кабинет: мебель поставлена по-своему, на столе книги, на стенах репродукции «Троицы», «Спаса», несколько великолепных фотографий со съемочной площадки – по привычке Толя уже успел «обжить» свое жилище. Маленький столик он быстро накрывает, и все, что нужно, у него под рукой.
– Ты как будто тут долго жить собираешься…
– Долго, – он смотрит на меня серьезно. – Такой ролью нельзя заниматься между делом. Вот что я решил… Буду со съемочной группой все время, до последнего дня работы.
– А театр?
– Из театра я уже уволился.