— Не доверяю его профессиональным навыкам. То, что видно на поверхности: формальное отношение к службе, создание видимости и решение личных вопросов. Может, он — гений негласных методов, но от вас же слышал, Волобуев не смог никого завербовать, оттого меня и внедрили. Николай, я очень сомневаюсь, что он будет полезен, если мне понадобится проверить подозрения в отношении кого-нибудь из песняров на причастность к убийству Сафронова.
— В худшем случае — обращайся к местному управлению КГБ. Называй оперативный позывной, известные тебе телефоны в Минске, мою фамилию. У нас есть закрытая линия связи. Узнав, что ты — свой, в помощи не откажут. Но и особо напрягаться не станут, — откровенно признался Образцов. — Ты всё же не являешься штатным аттестованным сотрудником.
— Ну да. Это как если бы в Горьком над телом Сафронова я размахивал удостоверением дружинника минской милиции и требовал комплекса следственно-оперативных мероприятий. Меня даже нах не послали бы, просто проигнорировали.
— А иногда агент вынужден действовать на свой страх и риск, не раскрывая свою принадлежность к службе и не имея возможности получить от неё никакой помощи. Правда, это больше характерно для шпионских игрищ первого главка, в «пятёрке» немного проще.
— У меня единственная просьба напоследок. Подбросьте меня к ЦУМу. Валера Дайнеко позвонил нужным людям, чтоб продали мне по блату кассетный магнитофон, на прилавке его нет. Не особо хотел покупать сейчас, и так много расходов. Но Валеру обижать не хочу, он старался.
С покупкой магнитофона и прочими делами он задержался сильно, приехав на Калиновского, когда до отправки двух поездов осталось всего ничего — около четырёх часов. Настя изнервничалась.
Он обнял её, усадил на колени, как делал много раз.
— Почему-то гораздо больше не хочу с тобой расставаться, чем в прошлый раз. Месяц…
— Но ты же сам согласился на гастроли, хоть мог не ехать! — она взялась ладошками за его лицо и развернула к себе, очень близко, глаза в глаза.
— Вспомни, из-за чего. Чтоб облегчить тебе отъезд в Гродно.
— Знаешь, что по-белорусски означает слово «лягчыць»? Кастрировать.
— Предлагаешь мне отрезать гениталии и тем самым упростить жизнь?
— Нет. Не надо. Ничего в тебе не хочу менять. Егор! Я вернусь через неделю. От силы — через десять дней. Ты можешь сорваться среди гастролей? Заболеть, например.
— Не принято так. Парни очень ответственные. Больные, с бодуна, но выходят на сцену. Когда у Мулявина в Одессе брата убили, и тот ещё в морге лежал, избитый в мясо и с проломленной головой, Муля вышел на сцену и пел. Потому что люди купили билеты и ждали много дней. Потому что ансамблю предстояло ехать в ФРГ на фестиваль, и любой срыв концерта мог стать поводом к запрету турне. В коллективе мы принадлежим не себе, а коллективу. Не нравится — уходи и закрой за собой дверь.
— Ну вот… В тебе опять прорезался вожак из комсомольской организации. Все как один, за общее дело и так далее.
Он отечески поцеловал её в лоб.
— Ребёнок, ты не права. Комсомол — это общеобязательная молодёжная игра. Не вступил — не поступишь в вуз. А раз ты уже в комсомоле, участвуй в движухе. Чем больше поучаствуешь, в том числе — чисто для галочки, для одной только показухи, тем лучше перспективы. Потому в комсомоле такое огромное количество карьеристов, которым на всё остальное плевать. А ансамбль — это организм. «Песняры», я так думаю, лучшие в СССР. Каждый на своём месте. Конечно, существует взаимозаменяемость, кто-то выпил холодной водки и потерял голос, его подменят, сохранят общее звучание, идеальное… Но только в виде исключения подменят. Потому их и любят. Нас любят, я не привык ещё считать себя частью звёздного состава. Кстати, поздно дал согласие на гастроли, Мулявин не успел оформить мне ставку музыканта. Еду опять — помощником звукооператора, ставка десять рублей за концерт, а не семнадцать.
— Сорок концертов по десять рублей, командировочные и оклад… Пятьсот рублей! Ого!
— Мне ещё стипендия в БГУ капает, меркантильная ты моя.
— Всё равно — не хочу! Не уезжай!