— Что будем делать? — спросил первый голос.

— Да тут даже чхалу понятно, — ответил второй, — резать и смотреть от чего умер.

— Вам лишь бы резать, — донёсся писклявый женский голосок, — сначала нужно осмотреть на наличие синяков и ссадин, потом посмотреть пигментацию, определить время смерти по сетчатке глаза и скованности мышц, после чего осмотреть волосяной покров и возможные признаки отравления.

— Ты раны забыла! — это вновь первый, пепельник.

— У него ран нет, тупица! Он умер от другого.

— От чего он умер? — подал голос до этого молчавший, высохший как стебелёк, студент.

— А так я тебе и сказала. Всё расскажи, да научи! Сам учись!

— Оставь её, Кхмич, не видишь, у нашей заучки очередное обострение самолюбия.

— А ты что предлагаешь?

Я слегка повернула голову и приоткрыла глаза, разглядывая как вокруг одной из соседних каталок суетятся местные студентики.

Тот, которого я внутренне обозначила толстой сосиской, действительно был непомерно толст: его третий подбородок постоянно колыхался, а грудь третьего размера вполне могла составить конкуренцию любой женской. Глазки у этой туши были маленькие, и, как ожидаемо, поросячьи, заискивающе бегали от трупа к мелкой худой девчонке лет семнадцати, с копной ярко фиолетовых волос, и обратно.

Тушка суетилась, дёргалась, но исполняла любое распоряжение девчонки безоговорочно.

Девчонка производила странное впечатление: с одной стороны она выглядела обычной, если не считать цвет волос, но это впечатление было обманчивым. Стоило только закрыть глаза, как она представлялась небольшой, постоянно вращающейся сиреневой воронкой, хищно затягивающей всё вокруг, мерцающей голубоватым светом, холодным и жутким, от которого хотелось держаться как можно дальше.

Два других парня точно также соответствовали тому, как я их представляла: один высокий и чрезмерно худой, с высохшей серой кожей, а второй настолько невзрачный, что уже через минуту, ты забудешь его лицо, походку и голос.

Тот, который отзывался по имени Кхмич, высокая худая жердина, высказал мысль, что стоит начать резать, так как время уходит, а здесь ещё даже гхыр не валялся.