Отлично понимаю. У меня десять лет было, чтоб понять. И да, я тоже могу сесть и расклеиться – но вот странно, за смерть единственного человека, которого я убила с полным осознанием и по своей воле, мне совсем не хочется раскаиваться. Жаль только, что Элис не успели как следует допросить.

Стаскиваю куртку, бросаю её на ближайший стул, приподнимаю руку – рукав съезжает к локтю, открывая Знак. Князев презрительно фыркает и снова почти ложится на стол, демонстративно так – мол, чхать он хотел и на меня, и на Знак, и на Саламандру. Однако, если я действительно поняла всё правильно, выбора у него уже нет.

– Мальчики, – говорю, – приведите капитана в чувство. А я схожу к начальству… Где оно у вас тут, кстати?

Начальство, крупный такой дяденька с полковничьими погонами, обнаруживается совсем рядом, за дверью, в толпе любопытствующих. Он подтверждает мою догадку – некоторое давление от руководства свыше было, но заявление уважаемый Олег Андреевич написал сам. И да, его уговаривали, и ещё раз да – работать реально некому, так что если Екатерина Павловна поспособствует…

– Я могу вызвать Саламандру, – поясняю я, поглаживая кончиками пальцев беспокоящуюся ящерку. – Но, насколько я понимаю, это уже вне моей компетенции, как носителя Знака, тем более что расследование завершено.

– Да вызывайте хоть чёрта в ступе! – сердится полковник. – Документы мы оформим, и сверху что угодно могут думать, и дров он изрядно наломал, но это же…

– Несправедливо, – тихо заканчивает незаметно появившаяся рядом Саламандра и улыбается тонкими губами.

Мужики замирают. Я ловлю её взгляд, молча открываю дверь и кивком прошу парней выйти – тому, что должно случиться, лишние свидетели не нужны. А потом, повинуясь жесту Саламандры, захожу в кабинет следом за ней, прижимаю дверь спиной, закрываю глаза и очень стараюсь не слышать и не чувствовать, но…

Чувствую.

И слышу.

Пережечь, говорила она. Пережечь и пережить. Вскрыть нарыв, вычистить, убрать всю грязь и боль, скопившиеся за дни, пока пациент пытался утопить горе в работе. Поднять со дна души всё тёмное, что он топил в алкоголе. Сжечь дотла, чтобы не осталось ни крошки, ни капли того груза, что человеческое сердце выдержать не способно.

Саламандра что-то говорит, Князев отвечает – сперва коротко и зло, потом его голос начинает вздрагивать, срываться на всхлипы. По моим щекам тоже катятся слёзы, я их не вытираю и стараюсь вообще не шевелиться, и если мои чувства всего лишь эхо, то как же оно…

Он ведь, чтоб его, взаправду её любил.

И ему теперь с этим жить.

Надеюсь, Саламандра сможет с этим хоть что-то сделать.

Разговор затихает. Я некоторое время жду, потом разлепляю мокрые ресницы. Князев снова полулежит на столе, уткнувшись лицом в сложенные руки, а Саламандра сидит рядом и тихонько гладит его по плечу. Заметив мой взгляд, она встаёт – и вдруг оказывается рядом. Смотрит в глаза. Улыбается:

– Спасибо тебе.

Я не успеваю ответить – она берёт меня за руку, накрывает Знак ладонью, и меня окутывает ощущение невероятного покоя и гармонии с миром. Всю мрачность из мыслей сдувает начисто, а взамен приходит радость, потому что я жива, и Сашка жив, и с Князевым всё будет хорошо, и кусочек справедливости восстановлен – совсем маленький для всего человечества и всех элементалей, но здесь и сейчас это важно и хорошо. Глаза снова щиплет, я улыбаюсь, зажмуриваюсь…

А когда снова открываю глаза, её уже нет, и Знака тоже нет – лишь узор из тонких кружевных линий, как у Маргариты.

Кажется, теперь всё.