Кейтлин карабкается по лестнице, измотанная вусмерть, думая, а не остаться ли просто здесь, залечь на дно и попытать счастья. Гостиница частная, лишенная коммуникаций. Если не высовываться, есть в одиночку, читать только те книги, что есть на полках гостиницы, как ее могут тут найти? Даже «Слиянию» нужны подсказки.
Но, конечно, в ее планы это не входит. Да и не может входить. Хотя могло бы, если б она просто старалась выиграть три миллиона долларов…
Крохотный номер украшен несколькими видами набивного ситца, конфликтующими между собой. Напоминает ей дом бабушки. Хотя даже у бабушки не так много изображений Иисуса. Кейтлин ложится на кровать и ест печенье, затем достает блокнот, шарит в обложечном кармашке и вытаскивает портрет Уоррена. Это она может себе позволить. Награда за побег из аэропорта. Ей хочется рассказать Уоррену об этом. Может, как раз он-то и поведал ей о запретном воздушном пространстве. Разумеется, ему об этом было известно все. Он был ходячей энциклопедией по части мер и средств безопасности. Это куда больше его сфера, чем ее. Но он не мог знать, что подобный фактик где-то по пути сохранит ей жизнь — или, если не столь драматично, сохранит ее шансы (и его, если вдуматься), — позволив ей бросить «Мини» на той подземной парковке, оставшись незамеченной, а затем поймать попутку благодаря любезности троих достойных молодых людей.
— Привет, милый, — говорит она фотографии, чувствуя одновременно и сонливость, и гиперактивность от сахара, и страх, и необычайный уют и покой. Уоррен улыбается ей. Одет по-летнему бодро. Хорош собой. Не на всеамериканский лад с квадратной челюстью, нет, — он куда красивее. Он строен и изящен. Густые черные волосы и как раз столько крови его матери-алжирки, чтобы АТБ[46] обыскивала его каждый раз. Внешний вид отражает внутреннюю сущность. Чертовски умный, дьявольски забавный, любящий. Ее.
Сейчас, мысленно, она вместе с ним лежит на барке в озере под звездами. Их вторая годовщина. За неделю до того, как он тронулся в путь. Но тогда, на той барке перед хижиной с дожидающимся на леднике шампанским и двумя пластиковыми стаканчиками, время было еще счастливое. По большей части…
— У меня скверное ощущение, вот и все, — сказала она ему, глядя на Большую Медведицу.
— У тебя было скверное ощущение во время моей прошлой поездки, — ответил он со своим диковинным акцентом, помесью верхнеистсайдского с французским, унаследованной от матери, с периодическим грассированием и хитроумным порядком слов.
— И я была права, разве нет?
Она была права. Его последнее задание заключалось в отслеживании платежей между странами Персидского залива и Сирией. Ему очень скверно пришлось на пропускном пункте. Уоррен находился на сирийской границе с марокканским паспортом в руке, вторым в очереди позади старого пикапа, водитель которого спорил с пограничником — Уоррен решил, что из-за взятки, — когда пацан в униформе с АК-47 подошел и выстрелил водителю пикапа в голову. Позже Уоррен сказал, что из колеи его вышибло то, насколько походя было совершено это зверство. Скука — переполох — бабах. Готов. И мысль: «Что я здесь делаю?»
И все равно вернулся туда. Уоррен подвергает себя опасности. Что-то ему это дает. Говорит, платят хорошо, и вообще он патриот. Хочет верить, что государство нуждается в его помощи и заслуживает ее. Кейтлин это понятно. Она верит в него, но ей претит, что все это окружено такой секретностью, твердит ему снова и снова, что к этому никогда не привыкнет, настаивает, чтобы он принимал все меры предосторожности и всерьез подумал, не покончить ли с этим раз и навсегда.
Он тоже смотрел на звезды, на нее не глядел, но Кейтлин чувствовала, как его пальцы сжимают ее ладонь. Уоррен из кожи вон лез, чтобы осложнить себе жизнь. После магистратуры два года преподавал в школах гетто. Выучил фарси. Получил степень доктора и постоянную должность, а затем пошел на службу правительства США вместо хедж-фондов или частных инвестиций… Женился на ней.
— Хватит думать о наихудших сценариях, — сказал он ей.
Она лишь вздохнула.
Теперь вступает ее собственный голос.
— Я должна думать о наихудших сценариях, только они нам и помогут.
Сменив тему, Уоррен приподнялся на локте, чтобы поглядеть на нее.
— Не хочу говорить об этом в нашу годовщину, детка. Я хочу говорить лишь о том, как ты красива: будто голубая сойка в лунном свете.
— И с чего бы это вдруг тебе об этом говорить?
Она до сих пор слышит волчью ухмылку в его голосе.
— Потому что хочу говорить о