— Если вернемся, мой друг, если вернемся. У меня из головы не идет пророчество и это проклятое дерево. И дернул же меня нечистый раскопать корни!

— Можно подумать, что, ежели б чистый дернул, там бы сундук с золотом лежал. А так — адмирал в пучине, дерево в камине — все путем!

— Кто знает… — Генерал вновь бросил задумчивый взор на идущие за бортом корабли. — В любом случае не стоит лишний раз искушать удачу. Эта ветреница изменяет даже любимцам. Знаешь, Рейнар, почему-то вспомнилось: несколько лет тому назад, когда я только окончил парижскую военную школу, меня должны были направить в экспедицию Лаперуза артиллерийским офицером. Писарь, составлявший в министерстве списки команд, на какое-то мгновение отвлекся и забыл указать мою фамилию. Воистину нелепая случайность. Я б, наверное, кусал локти от досады, если б экспедиция увенчалась успехом. Но она пропала без вести. Вот так-то, друг мой. — Он поднес к глазу подзорную трубу и внимательно оглядел безмятежно спокойный горизонт. — Удача порой рядится в очень странные одежды. — Наполеон помолчал, а потом спросил, вновь поворачиваясь к лейтенанту гидов: — А знаешь ли, что говорил казненный якобинцами король Людовик XVI, всходя на эшафот?

— Откуда же мне знать, меня там не было. — Лис развел руками. — Надо думать, не благословлял своих убийц.

— Нет, не благословлял. Он спросил у палача: «А что, дружок, не знаешь ли ты, нет ли каких вестей об экспедиции Лаперуза?» Вот так-то, Рейнар. Говоря между нами, Людовик был плохой король — слабый, почти никчемный. Он совершил непростительную ошибку — дал черни почувствовать его слабость и неминуемо поплатился за это. Но главное, за это поплатилась вся страна, которую он как раз и пытался спасти от ужаса гражданской войны и кровавой бойни.

Пожалуй, он был милосерден, но милосердие при слабости — худшее из зол. И все же, в отличие от своры интриганов, прорвавшихся нынче к власти, он был королем милостью Божьей, и держава являлась для него единственной настоящей ценностью. Вероятно, он и сам не сознавал этого до конца, просто так жил, может быть, по инерции, вслед за великим дедом. Но все же, хоть крона дерева уже не плодоносила, корень его был здоров. Вся эта плесень городских улиц и тина, поднятая со дна тихих омутов, и представления не имеют, что нужно государству. Более того, не желают иметь. Разве плохо им живется без того? Они готовы продаться всякому, кто их купит, готовы согнуться перед любым, у кого в руках палка. Кровавое опьянение революции минуло, оставив тяжелое похмелье. Теперь — либо новая попойка, либо осознание непреложного факта: Франция, ее богатство и слава пущены по ветру и втоптаны в грязь за десять прошлых лет.

А что впереди? Либо крах, либо новая жизнь. Совсем новая, где не будет места ни якобинцам, ни роялистам, где знатность будет определяться лишь заслугами перед страной, где единая воля правителя будет подкрепляться и прорастать волей сознательного народа. — Он вновь умолк, затем ухмыльнулся краешком губ. — Кажется, я размечтался.

— Отчего ж, — парировал Лис, — если удача на стороне Франции, то, глядишь, бурбонский пенек даст новую поросль.

— Ты имеешь в виду дофина?

— Я слышал, он спасся.

Генерал оглянулся по сторонам и взглядом указал на стоявших поблизости морских офицеров:

— Я тоже это слышал.

Чистильщик Гаспар был немало удивлен, когда я появился вновь, за считаные дни изрядно прибавив в звании.

— О, гражданин майор! — Он просиял, как золотой луидор. — Примите поздравления! Я думал, вас уже нет в Париже.

— Как видишь, все еще тут. — Я улыбнулся в ответ и поставил слегка запылившийся сапог на его ящик. — У меня к тебе дело.

— Всегда к услугам месье.

— Знаешь ли ты в Латинском квартале трактир «Шишка»? Там еще наверху небольшая гостиница.

— Как же не знать? Место известное.

— Вот и прекрасно. Держи монеты, это тебе за труды и на расходы. Отправишься туда, найдешь хозяйку, ее зовут Мадлен. Скажешь, что ее чрезвычайно желает видеть друг ее нового поклонника, такого, с перебитым носом.

— Ага, запомнил.