Она говорит об этом так убежденно, что я ей верю.

– Что планируешь делать после выпуска? – спрашиваю я. – Переедешь в Лос-Анджелес?

– Нет. – Мэдди мотает головой, и ее белые серьги-ракушки раскачиваются взад-вперед. – Меня интересует только театр.

Я отпиваю свой макиато и жалею, что не заказала что-нибудь другое. Мне нравятся маленькие чашечки и пенка, но он для меня слишком горький. Я пока не нашла свой кофе.

– А ты, Дилан? – спрашиваю я. – Что нравится тебе?

Дилан пожимает плечами.

– Самой бы понять.

Мэдди смеется.

– Она просто не любит хвастаться. Она невероятно умная. Знаешь, где она проводила лето пять лет подряд?

Дилан смеется.

– Заткнись, – говорит она беззлобно.

– В лагере с изучением физики! – вопит Мэдди. И повторяет со значением: – С изучением физики.

Мне сложно в это поверить. Во время обеда ботаники в нашей школе сбиваются вместе и обсуждают проходные баллы в Массачусетском технологическом. Да и мало кто может хорошо разбираться одновременно в науке и в английском.

Дилан пожимает плечами.

– Мы делали магниты, измеряли свет и все такое. Было весело.

Мы сидим и болтаем еще какое-то время. Интересно, каково это – по-настоящему гореть каким-то делом? Я думала, что горю фотографией. Я думала, что мне нравится этим заниматься и у меня хорошо получается. А теперь оказалось, что мне просто нравится.

– Я сейчас вернусь. – Дилан поднимается из-за стола, и Мэдди с улыбкой провожает взглядом ее нескладную фигуру с узкими лопатками и гнездом на голове.

Когда Дилан скрывается в кафе, Мэдди говорит:

– Я рада, что она с тобой познакомилась. Она переживала, что не найдет в Лос-Серросе друзей.

Я беспокойно ерзаю в кресле.