— В том смысле, что Сарко должен был найти работу и жениться на Марии. И то и другое было несложно осуществить, но у Сарко недовольно перекосилось лицо, когда я заговорил с ним об этом во время одной из наших встреч в тюрьме. «Слушай, Гафитас, — проворчал он. — Я могу представить себя работающим, но сделай одолжение, не лезь ко мне со своими глупостями насчет Марии». Разумеется, подобная реакция не стала для меня неожиданностью. Я понимал, что Сарко воспринимал Марию лишь как последний жалкий остаток своей золотой эпохи, полной поклонниц, и его держал рядом с ней исключительно практический интерес. Будучи готов к его возражениям, я сразу принялся настаивать и напоминать Сарко о том, что в глазах судьи вступление в брак являлось гарантией стабильности, а Мария была идеальной кандидатурой на роль жены и лучшей помощницей в создании нужного имиджа. Напомнил, что, если он хотел выбраться из тюрьмы, нужно было идти на определенные жертвы, и заверил его, что брак был лишь средством достижения этой цели и вовсе не обязательно сохранять его дольше, чем требуется. Сарко помрачнел и, пожав плечами, сказал: «Ясно». Однако через секунду он вновь воспрянул духом и добавил: «А если Мария не захочет?» — «Почему бы ей не захотеть?» — «Наши отношения с ней — просто цирк. В тюрьме это еще сойдет, а на воле вообще не вариант». «Не беспокойся, — сказал я, отрезав для него и эту лазейку. — Она захочет. Имей в виду, что для нее ваши отношения вовсе не цирк».

Мы сидели, как всегда, в комнате для встреч: Сарко — на стуле лицом к решетке, а я — за столом у стены, склонившись над своей записной книжкой. Помню, что это была пятница, и я пребывал в приподнятом настроении. Тере позвонила мне в полдень в офис, и мы договорились встретиться в ней вечером у меня дома. После работы мы с Кортесом и Губау собирались зайти выпить пива в «Ройале». На следующий день ко мне из Барселоны должна была приехать дочь. В тот день я поставил себе единственную задачу — убедить Сарко принять мой план, и когда договоренность с ним была бы достигнута, мне оставалось лишь посвятить во все Тере и Марию и приступить к реализации задуманного.

Я поднял голову от записной книжки, и мы с Сарко встретились глазами. «Не знаю, — сказал он, прежде чем я успел возобновить свои доводы. — Вероятно, ты прав». Я снова склонился над записной книжкой и произнес: «Во всяком случае, я не вижу альтернативы». Потом с дерзкой уверенностью человека, заранее возомнившего себя победителем, добавил: «Разве ты планируешь жениться на какой-нибудь другой женщине?» «На другой женщине? — удивился Сарко. — На какой другой женщине?» Я повернулся к нему и пошутил: «Да на какой угодно, кроме Тере, конечно». «А с какой стати я бы решил жениться на Тере?» — удивился Сарко. Я пожалел о своем необдуманном замечании. «Это шутка, — успокоил я. — К тому же я вовсе не говорил, что ты бы мог жениться на Тере». «Именно это ты и сказал». — «Ничего подобного я не говорил. Просто пошутил, что ты мог бы жениться на какой-нибудь другой женщине, за исключением Тере». — «Почему за исключением Тере?» У меня чуть не вырвалось: «Потому что она встречается со мной» или еще того хуже: «Потому что я сам собираюсь жениться на ней». Однако я удержался, подумав, не проговорилась ли сама Тере о том, что мы с ней встречались. На вопрос Сарко я ответил как адвокат: «Она для этого не подходит. Вы с ней знакомы всю жизнь, она сидела в тюрьме, употребляла наркотики, так что с ее помощью нам не добиться того, чтобы люди поверили в твое исправление».

Сарко помолчал, и внезапно улыбка обнажила его черные зубы. «В чем дело?» — спросил я. «Ты ведь всегда считал, что мы вместе, верно?» — «А разве это не так?» На мгновение мне пришло в голову напомнить Сарко первую часть «Диких парней», где он встречается с девушкой, которой могла быть Тере и в кого влюбляется Гафитас. Однако мы с Сарко прежде не обсуждали фильмы Бермудеса, и я решил, что глупо ссылаться в данной ситуации на художественный фильм. «Знаешь, с каких пор мы с Тере знакомы?» — произнес Сарко. Я покачал головой. «Лет с четырех или пяти. Наши матери двоюродные сестры. Собственно, поэтому моя мать с отчимом и переехали жить в Жирону. А потом и я сюда перебрался». Я ждал продолжения его истории, не зная, к чему Сарко завел этот разговор. Однако продолжения не последовало. «Забавно, конечно», — наконец промолвил он. «Что именно?» «То, что ты думал, будто мы с Тере были вместе, и в то же время не отказался переспать с ней», — ответил Сарко. Он намекал на ту ночь, когда мы с Тере занимались любовью на пляже в Монтго, после дискотеки в «Марокко».

Я рассказывал вам об этом, помните?

— Разумеется, помню.

— Сарко тоже этого не забыл. Я вновь почувствовал искушение рассказать ему о наших отношениях с Тере, но опять удержался. Не знаю почему, но я стал оправдываться: «Это было всего один раз, в ту ночь». «Может, и так, — произнес Сарко. — Но в любом случае ты ее трахнул. А ты не боялся разозлить этим меня, если считал, что Тере моя девушка? — Он помолчал немного и добавил: — Хотя, если подумать, то скорее она тебя трахнула». «Вероятно, — кивнул я, вспомнив, сколько мне пришлось ревновать тогда из-за того, что Тере спала с другими. — Она ведь всегда делала то, что хотела и с кем хотела». «Да, — усмехнулся Сарко. — Но с тобой это было другое дело, а?» Я поднял голову от своей записной книжки и непонимающе посмотрел на него. Сарко тоже уставился на меня и через несколько секунд произнес: «Только не говори, что ты ни о чем не догадывался». Я спросил, что он имел в виду. Сарко расхохотался: «Черт возьми! Я всегда знал, что ты тормоз, Гафитас, но не предполагал, что до такой степени. Ты действительно не знал, что Тере по тебе сохла?» Я лишился дара речи. Я уже говорил вам, что во время наших тайных встреч у меня дома она не раз упрекала меня за то, что тем летом я сторонился ее, однако воспринимал слова Тере как шутку или даже бессердечное кокетство. Как можно было воспринимать это по-другому, если я прекрасно помнил тот период и то, что Тере не обращала на меня никакого внимания или обращала лишь иногда — так же, как поступала с остальными? Я не стал отвечать на вопрос Сарко, но он прочитал ответ на моем лице. «Черт возьми, Гафитас, — повторил он. — Как же ты лоханулся!» Не помню, как мне удалось тогда уйти от продолжения разговора.

Возможно, сделал вид, будто эта тема не слишком меня интересовала или была далеко не столь важна, как дело, ради которого я явился на эту встречу. Я сумел вернуть нашу беседу в прежнее русло, и в конце концов, не без предварительного спора, мне удалось добиться, чтобы Сарко, согласился принять мой план — весь мой план целиком, включая и брак с Марией.

Покинув тюрьму и добравшись к себе в контору, я позвонил Марии и предложил встретиться на следующее утро в «Ройале». Вкратце изложил ей по телефону, о чем нам следует поговорить, и сообщил, что Тере тоже должна присутствовать на встрече. Мария удивилась, но не высказала возражений. Ее удивление было связано с тем, что обычно мы с ней встречались в середине недели, а на следующий день была суббота, один из двух дней, когда она навещала Сарко в тюрьме. В отличие от адвокатов, посещавших заключенных по будням, родственники и друзья могли приходить к ним только по выходным. В тот же вечер у меня дома я описал Тере свой план и сказал, что Сарко одобрил его. «Отлично, — обрадовалась она. — Теперь остается только, чтобы Мария завтра согласилась». «Она ведь согласится, правда?» — произнес я и, прежде чем Тере успела поинтересоваться, почему я об этом спрашиваю, заговорил о том, что стало беспокоить меня в последние дни, во время моих бесед с Марией у нее дома. «Иногда у меня возникает ощущение, будто она далеко не так наивна, как кажется, или притворяется наивной, чтобы производить впечатление». — «Что ты имеешь в виду?» — «Наверное, Мария понимает, что наша операция на самом деле фарс и мы ее просто используем, и в любой момент это может ей надоесть, и она пошлет нас ко всем чертям». «Не переживай, — сказала Тере, стараясь успокоить меня. — Она примет твой план».

Позже, когда мы танцевали в полумраке столовой под песню Риккардо Коччанте «Бессердечная красотка», я сообщил Тере, что рассказал мне о ней Сарко во время нашей встречи в тюрьме. Тере засмеялась, не отстраняясь от меня: она танцевала, запустив пальцы в мои волосы на затылке и тесно прижавшись ко мне телом, «Это выдумки Сарко?» — спросил я. «Нет, правда. И я тысячу раз тебе об этом говорила». — «Тогда почему ты постоянно избегала меня? Почему не обращала на меня внимания? Почему крутила с другими?» «Я не избегала тебя, — возразила Тере. — Это ты не обращал на меня внимания». В тот раз она не стала укорять меня за те два случая, когда я не пришел к ней на встречу, но напомнила о том, что произошло между нами в туалете игрового зала Виларо и ночью на пляже в Монтго, после чего спросила: «Ну, так кто кого добивался?» «Ты меня, — согласился я. — Но только в те два раза. Потом уже я сам стал тебя добиваться, но ты меня сторонилась, встречалась с другими направо и налево». «Ты не показывал своего интереса ко мне, — заметила Тере. Она хотела что-то добавить, но промолчала, а потом смиренным, почти извиняющимся тоном произнесла: — И потому, что я всегда делаю что хочу, Гафитас». Мне невольно вспомнились ее слова: «Никаких сложностей, никаких обязательств, никаких требований, каждый сам по себе». «И сейчас тоже?» — уточнил я. Тере заговорщицки подмигнула: «И сейчас». — «А Сарко?» — «Что — Сарко?» — «Я всегда считал, что ты была девушкой Сарко». «Да, знаю», — кивнула она. «Но ты ей не являлась?» — не отставал я. «Кто-нибудь говорил тебе, что мы были вместе? Сам Сарко? Я? Или кто-то другой?» «Нет, никто», — признал я. «С чего тогда ты это взял?» Так же, как в беседе с Сарко, мне вспомнился любовный треугольник из первой части «Диких парней», но я опять не решился упомянуть о нем, да и к тому же чувствовал, что Тере говорила правду. Я улыбнулся. Мы поцеловались и продолжали танцевать. В тот вечер мы больше не возвращались к этой теме.

На следующее утро мы с Тере вместе отправились в «Ройаль». Мария появилась, когда мы выпили по чашке кофе и заказали по второй. Она тоже взяла кофе, и я принялся излагать свой план по освобождению Сарко. Разумеется, я рассказывал так, будто Тере ничего не знала. Мы не хотели, чтобы Мария догадалась о наших отношениях, и, кроме того, поскольку ей предстояло стать женой Сарко и сыграть главную роль в его освобождении, она могла обидеться из-за того, что Тере стало все известно раньше нее. Мы продолжали пить кофе, женщины слушали меня, и Тере делала вид, будто слышит все это впервые. Когда я сообщил, что Сарко с Марией следует пожениться, и добавил, что Сарко в восторге от этой идеи, лицо Марии просияло. «Эго правда?» — спросила она. Я кивнул.

Закончив излагать свой план, я поинтересовался, что они о нем думают. Тере поспешила высказаться: «Если Антонио и тебя он устраивает, то меня тоже». «И меня, — отозвалась Мария, но тут же робко уточнила: — Меня устраивает все, кроме одного». «Кроме чего?» — спросил я. Мария задумалась. Она пришла одна, без дочери и, едва сев за стол, сообщила нам, что после нашего разговора собиралась отправиться в тюрьму к Сарко. Хотя день был солнечный, Мария была в черном пальто, синей юбке и свитере. Волосы были собраны в «хвост» на затылке. Наконец она произнесла: «Я не хочу разговаривать с журналистами». «Почему?» — спросил я. «Стесняюсь». «Стесняешься?» — переспросил я. «Да. И боюсь. Я не умею говорить. У меня ничего не получится. Пусть лучше с ними общается Тере. Или ты». Я вспомнил слова Сарко о ней, подумав, что неправильно тогда понял его или он просто пошутил, сказав, что «Марию интересует только то, чтобы о ней писали в журналах». Я принялся объяснять: «Я не могу взять это на себя, Мария. И Тере тоже. С журналистами должна говорить ты, потому что ты подруга Антонио и станешь его женой. Ты единственный человек, который сможет убедить их. Не беспокойся, ничего страшного в этом деле нет: мы с Тере будем сопровождать тебя на интервью, правда, Тере?» Та подтвердила. Однако Мария продолжала упрямиться: «Но в чем ты хочешь, чтобы я их убедила? Что я должна им говорить?» «Правду, — ответил я. — Будешь рассказывать им об Антонио, о своей любви к нему, о том, что он уже не Сарко. Станешь говорить о себе и о дочери, о своем будущем и о будущем вашей семьи вместе с Антонио». Мария слушала меня, уставившись в свою чашку, уже без кофе, и качая головой, отчего ее «хвост» на затылке мотался из стороны в сторону. «Я не сумею», — промолвила она. «Конечно, сможешь, — вмешалась Тере. — Мы с Гафитасом станем сопровождать всюду, и в случае каких-либо проблем всегда будем рядом и поможем». «Именно так, — заверил я и принялся импровизировать: — Кроме того, если хочешь, я буду консультировать тебя насчет того, что следует говорить. Или мы будем предварительно обсуждать это вместе с Сарко. Если хочешь, напишем для тебя нечто вроде сценария, ты выучишь его, а потом, когда почувствуешь себя увереннее, станешь добавлять туда что-то от себя и переделывать по-своему». Мария подняла голову и уставилась на меня с любопытством, словно спрашивая: «Ты серьезно?» Прежде чем она успела высказать очередное возражение, я возобновил напор: «Да, да, именно так мы и поступим: мы с Антонио будем готовить для тебя речь, а ты будешь заучивать ее и пересказывать на свой лад. Вот увидишь, это не трудно». Мария с сомнением покачала головой.

Потребовалось еще приложить усилия, но в конце концов благодаря помощи Тере Мария дала свое согласие, и в ту же субботу я приступил к осуществлению нашего плана. В полдень я пообедал с дочерью, которая несколько недель не переставала спрашивать меня о моей «пассии» (как она называла Тере, не зная ее имени), а также упрекать за то, что я до сих пор не познакомил их, и подшучивать над знаками ее присутствия в моем доме. «Понятно, почему ты не хочешь нас знакомить, — со смехом заявила она, заметив, что полочки в гостиной начали заполняться дисками с музыкой семидесятых-восьмидесятых годов. — Дамочка явно старая калоша». После обеда я отправился к себе в контору, чтобы составить ходатайство о частичном сложении наказаний и подготовить набросок сценария, который нужно было обсудить вместе с Сарко, а затем передать Марии. В понедельник утром я дал прочитать составленное мной ходатайство Кортесу и Губау, закончил его шлифовку и распорядился послать документ на рассмотрение в суд Барселоны. Около четырех часов, захватив набросок речи для Марии, я направился в тюрьму к Сарко, где пробыл до самого вечера. Сообщил ему, что Мария и Тере приняли мой план, и он сказал, что ему это уже известно от Марии, побывавшей у него в выходные. Я рассказал Сарко, что кампания по его освобождению должна была стать театральным представлением, в котором главная роль отводилась Марии, а нам двоим предстояло выступить в качестве режиссеров. «А Тере?» — поинтересовался Сарко. «Тере будет помощником режиссера», — ответил я. Не знаю, насколько он представлял, кто такой был помощник режиссера, но мой ответ его удовлетворил. Сарко вытащил из заднего кармана брюк пару сложенных листов и попросил меня позвать дежурного, чтобы можно было передать их мне. Служащий незамедлительно появился и открыл ящик для передачи бумаг, после чего я забрал листы Сарко и быстро просмотрел их. Там содержался длинный список имен и номеров телефонов журналистов и других персон, некогда имевших с ним какие-либо отношения или когда-либо интересовавшихся им. Это были те, к кому, по мнению Сарко, я мог обратиться за поддержкой. «Спасибо, — кивнул я, убирая листы. — Это нам очень пригодится, но только не сейчас». Сарко нахмурил брови. «Сначала нам потребуется другой подход, — пояснил я. — Мы начнем действовать не сверху, а снизу». Я принялся растолковывать Сарко, что для центральных СМИ он на тот момент практически не существовал, однако местным все еще был интересен, так что в первую очередь следовало возродить его фигуру на локальном уровне, чтобы позднее иметь возможность привлечь к нему внимание и общенациональных СМИ.

Сарко смотрел на меня с любопытством и удивлением, но не возражал, поэтому я сделал вывод, что он согласился с моей стратегией. Остальную часть нашей встречи мы посвятили обсуждению сценария, на котором должны были основываться публичные выступления Марии. В конце концов нами был разработан не просто сценарий, а настоящее руководство, с готовыми ответами на все вопросы и арсеналом сентиментальных клише, громких филантропических фраз и душещипательных откровений, а также подробными инструкциями по их применению. Согласно концепции нашего сценария, Сарко должен был представать благородным и великодушным человеком, которого судьба бросила на преступный путь. Он провел больше половины своей жизни за решеткой, но на его руках не было крови, и он сполна заплатил за совершенные им ошибки, раскаялся и остепенился. В общем, Сарко уже был не Сарко, а Антонио Гамальо, человек, которого полюбила Мария — простая, добрая и несчастная женщина, и ее любовь готова была преодолеть все препятствия для того, чтобы они с дочерью обрели мужа и отца, а Сарко — семью и достойное будущее на свободе. Инструкции, прилагавшиеся к сценарию, были примерно следующие: чтобы Мария и Сарко могли пожениться, Марии нужно было обратиться к властям с ходатайством о частичном помиловании, и для достижения положительного решения следовало собрать максимально возможное количество подписей в поддержку прошения. Во всех своих выступлениях Марии следовало просить читателей, слушателей или телезрителей присылать ей подписи на адрес, указываемый во время интервью, — это был адрес моей конторы, которой, таким образом, предстояло стать чем-то вроде генерального штаба нашей кампании по освобождению Сарко.

Вот такой план действий мы с Сарко утвердили в ту нашу встречу в тюрьме. На следующий день я пригласил Марию к себе в офис, еще раз подробно все рассказал ей и вручил листы со сценарием и инструкциями. «Мне нравится, — произнесла она, выслушав меня и прочитав записи. — Тем более что все это чистая правда». «Вот и отлично, — сказал я, зная, что по меньшей мере половина всего этого являлась ложью. — Но важно не то, что это правда, а то, что нам нужна именно такая картина. И теперь на сцене должна появиться ты. На этой неделе я организую для тебя пару интервью. Хочешь, мы прорепетируем с тобой то, что тебе нужно будет говорить?» «Нет, не надо, — возразила Мария, помахав полученными от меня листами. — Если вы с Тере станете сопровождать меня, то написанного здесь для меня будет достаточно». «Точно?» — «Да».

В общем, у Марии действительно не было причин беспокоиться. На этой неделе я по отдельности договорился с двумя журналистами из местных газет «Эль Пунт» и «Дьяри де Жирона» — оба они были мне кое-чем обязаны. Я объяснил, что выступаю теперь адвокатом Гамальо, и попросил взять интервью у Марии, чтобы она обрисовала им его нынешнюю ситуацию, представляющую Сарко в совершенно новом свете. Реакция обоих журналистов была предсказуемой и одинаковой: они восприняли мое предложение со смесью скептицизма, жалости и досады, словно я пытался продать им какой-то потрепанный, залежалый товар. В результате мне пришлось надавить на них. Я напомнил им о тех услугах, которые когда-то оказывал им, и сулил выгоду от предстоящего дела ввиду его большого общественного и политического резонанса. Упомянул недавно состоявшийся суд над Сарко, преувеличив ажиотаж СМИ вокруг данного события, и заверил, что местные власти тоже заинтересованы в этом деле, чтобы предъявить Мадриду пример исправления ошибок прежнего центрального правительства.

Этого оказалось вполне достаточно, и в результате оба интервью состоялись в пятницу у меня в офисе. Как и было обещано Марии, при этом присутствовали мы с Тере: она в качестве ее подруги, а я — как адвокат Сарко. И тут нас ожидал сюрприз, и этим сюрпризом было то, что Мария не просто рассказала свою историю журналистам, а с абсолютной естественностью и удивительным красноречием живописала все то, что мы с Сарко ей подготовили, и необыкновенно убедительно сыграла роль влюбленной и честной женщины, готовой на все ради освобождения возлюбленного и счастья своей семьи. Наблюдая за этим спектаклем, я вновь вспомнил фразу Сарко, которой он охарактеризовал Марию, и мне подумалось, что эта оценка была дана не только всерьез, но и была верной. Вы не представляете, как меня это тогда обрадовало.

Интервью были опубликованы в то же воскресенье и оказались удачными: оба занимали целую страницу, и в обоих в заголовок были вынесены слова Марии о несправедливости, совершаемой в настоящее время в отношении Сарко. Журналисты, не сговариваясь, назвали Марию «простой женщиной из провинции» и не скрывали своей симпатии к ней. Эти две публикации привлекли внимание к Марии, и на следующей неделе ее дважды пригласили на радио, а один из местных журналов вышел в том же месяце с ее лицом на обложке и опубликовал с ней интервью. Вскоре в дело вступили газеты, радио и телевидение Каталонии, а потом и СМИ остальной Испании. За несколько месяцев Сарко вернул себе прежнюю известность, будто все последнее время он не был забыт, а просто спал и страна ждала, пока он проснется. Однако сотворил это чудо не сам Сарко, а Мария. «Эта женщина — ларчик с сюрпризом», — повторял я Тере, когда мы встречались с ней у меня дома. «Я тебе говорил, что Марию интересует только то, чтобы о ней писали в журналах», — повторял мне Сарко, когда я приходил к нему в тюрьму. Позднее многие ломали голову, пытаясь понять, что сделало Марию такой, какой она стала. Я этого не знаю. Могу лишь в очередной раз заверить вас, что все это не было запланировано заранее, и я первым поразился тому, как женщина, прежде панически боявшаяся общения с журналистами, так быстро освоилась и стала вести себя перед микрофоном самоуверенно и непринужденно. Мария была более чем убедительна в своих интервью для печатных изданий, но в выступлениях на радио и телевидении она была просто неотразима: в ее голосе звучала то грусть влюбленной девушки, то неистовство женщины, у которой хотят отобрать ребенка, то мудрость старухи, познавшей бедность, любовь и войну. Важно было не только то, что Мария говорила, но и то, как она говорила это. На радио и телевидении вместе с ней был ее голос, жесты, выражение глаз, манера одеваться — и из всего этого в конце концов сформировался неотразимый образ, очаровавший стольких людей: образ простой женщины, способной возвышаться до уровня героини или служить современным символом, настоящим олицетворением самопожертвования. Факт, что такая женщина — честная, смелая, несчастная и влюбленная — являлась невестой Антонио Гамальо, позволял предположить, что Сарко как такового уже не существовало, а был лишь Гамальо — обычный человек с незаурядным прошлым, заслуживавший тихого обычного будущего.

— Значит, вот как все началось.

— Да, именно так. Никто из нас не планировал создания нового медийного персонажа. Нам было достаточно одного Сарко, и единственное, чего мы хотели, — возродить к нему интерес, заставить людей вспомнить о нем и вернуть ему популярность. Все остальное, повторяю, оказалось для нас непредвиденным.