— Вы не спрашивали ее про Сарко?
— Спросил. Сначала Тере отвечала неохотно, но я достал вторую бутылку вина, и она, разговорившись, принялась рассказывать мне о том, какие отношения связывали ее с Сарко в течение этих двадцати лет.
— Она продолжала видеться с ним?
— Естественно.
— Насколько я помню, Сарко даже не упоминает ее в своих мемуарах.
— То, что он не упоминает о ней, более показательно, чем если бы упоминал. Это означает, что Сарко воспринимал ее присутствие как само собой разумеющееся. Конечно, это сейчас я могу об этом так уверенно говорить, когда мне известно кое-что… Как рассказала мне в тот вечер Тере, в первые годы, когда Сарко попал в тюрьму, она периодически навещала его, а он являлся к ней, получив отпуск, совершив побег или когда просто не к кому было податься. Потом они перестали видеться. В середине 1987 года, после того как Сарко сбежал из тюрьмы в Оканье, воспользовавшись презентацией «Настоящей жизни Сарко», последнего фильма Бермудеса, снятого на основе его биографии, Тере очень рассердилась на него. Хотя именно она нашла для него убежище у одного из своих приятелей, позднее, когда его снова поймали и упрятали за решетку, Тере отказалась навещать его. Однако окончательно развело их то, что Сарко, продолжая сохранять за собой славу самой известной криминальной личности, решил похоронить образ юного разбойника-бунтаря и превратиться в матерого, но раскаивающегося преступника. Для этого он уже не нуждался в Тере, вернее, она выглядела досадной помехой из прошлого, от которого Сарко хотел избавиться. Спустя годы он вновь позвал к себе Тере. Это произошло после его нападения на ювелирный магазин в самом центре Барселоны. Тогда этим поступком Сарко поставил крест на предоставленном ему смягченном режиме с перспективой досрочного освобождения — при том, что подобной привилегии ему удалось добиться впервые в жизни и она позволяла ему проводить весь день на свободе, возвращаясь в тюрьму только на ночь. Из-за этого глупого ограбления Сарко лишился привилегии, был возвращен на общий режим, а потом его снова осудили, и он получил еще много лет в дополнение к имевшемуся немалому сроку, не говоря уже о том, что история уронила его в глазах общественности, поверившей в его исправление. Политики, журналисты, писатели, певцы, спортсмены и другие известные люди, прежде выступавшие за его освобождение, отвернулись от него, как от не имеющего будущего персонажа из темной ушедшей эпохи Испании. Сарко вновь оказался в незавидном положении, без чьей-либо поддержки и никому не нужный. Тогда он снова позвал Тере, которая послала его ко всем чертям, но вскоре сдалась и согласилась помогать ему, а также устроить так, чтобы в помощи участвовала и Мария, на тот момент уже появившаяся в жизни Сарко. Объединив свои усилия, они занимались заботой о Сарко, и в конце концов это привело их ко мне, в мою адвокатскую контору.
Когда Тере закончила свой рассказ о Сарко, мы были слегка пьяны. Повисло неловкое молчание, и я уже хотел заполнить паузу, похвалив верность и терпение Тере, как вдруг она поднялась из-за стола, подошла к музыкальному центру и, присев на корточки, начала перебирать мои немногочисленные диски. «Ты не фанат музыки, Гафитас», — произнесла Тере. «Нечто подобное говорит и моя дочь, — улыбнулся я. — Но это неправда. Я редко слушаю музыку». «А почему?» — спросила Тере. Я хотел сказать, что у меня не было на это времени, но промолчал. Разглядывая обложки дисков, Тере добавила — разочарованно и насмешливо: «Да и из того, что у тебя есть, я никого не знаю». Я встал из-за стола, присел рядом с ней и, взяв диск Чета Бейкера, поставил песню «Я так легко влюбляюсь». Когда заиграла музыка, Тере поднялась и промолвила: «Что-то очень старое, но звучит красиво». Она стала танцевать одна, с бокалом вина в руке и закрыв глаза, словно стараясь поймать скрытый ритм музыки. Затем она поставила бокал на музыкальный центр, приблизилась ко мне и, обвив мою шею руками, прошептала: «Невозможно жить без музыки, Гафитас». Я обнял ее за талию и попытался следовать ее движениям. Чувствовал своими бедрами ее бедра, своей грудью ее грудь. «Я скучала по тебе, Гафитас», — призналась Тере. Подумав о том, что я, как ни странно, вовсе не скучал по ней, я произнес: «Ну и врушка же ты». Тере засмеялась. Мы продолжали танцевать молча, глядя друг другу в глаза, поглощенные звуками трубы Чета Бейкера. Через несколько минут Тере спросила: «Хочешь переспать со мной?» Я помолчал и задал встречный вопрос: «А ты?» Тере поцеловала меня и произнесла «да», в чем, собственно, не было необходимости. «Только у меня есть одно условие». «Какое условие?» — спросил я. «Не хочу никаких сложностей». Заметив, что я не понял смысла ее слов, Тере проговорила: «Никаких сложностей. Никаких обязательств. Никаких требований. Каждый живет сам по себе, и точка». Я не стал ничего уточнять, поскольку это могло спровоцировать ненужные сложности. «Так да или нет, Гафитас?» — произнесла Тере.
Это были последние слова, запомнившиеся мне в ту ночь — вторую ночь в моей жизни, когда я переспал с Тере. Последующие месяцы были незабываемы. Мы с Тере виделись как минимум раз в неделю. Встречались по вечерам или ночью у меня дома. Тере звонила мне утром в контору, мы договаривались на вечер, часов на семь. Я заканчивал работу пораньше, покупал что-нибудь на ужин в одном из магазинчиков старого города, на Санта-Клара или в районе Меркадаль, после чего ждал Тере у себя дома. Ее появление невозможно было предсказать, она часто опаздывала и могла прийти на два, а то и три часа позднее, и не раз мне даже казалось, что она вообще не придет. Едва Тере переступала порог, как мы начинали заниматься любовью, иногда прямо в прихожей, даже не до конца раздевшись — с неистовством людей, сцепившихся в какой-то безумной схватке. Немного утолив любовную жажду, выпивали по бокалу вина, слушали музыку, танцевали, ужинали и снова пили вино, слушали музыку, танцевали, после чего отправлялись в постель и занимались любовью.
Это были тайные встречи. Сначала я увидел в этой конфиденциальности часть условия Тере («никаких сложностей, никаких обязательств и требований, каждый живет своей жизнью»), поэтому принял все как есть, хотя задавался вопросом: почему мы не могли встречаться открыто и ходить куда-нибудь вместе? Кого бы это затронуло? «Меня, — ответила Тере, когда я спросил ее об этом. — И тебя тоже затронет». Я не стал возражать. В целом же это был один из немногих случаев, когда мы с Тере обсуждали наши отношения. Прежде мы этого не делали, словно чувствуя, что счастье нужно вдыхать полной грудью, а не говорить о нем, и оно может исчезнуть от одного лишь упоминания вслух. Хотя, если подумать, это, конечно, странно, ведь ничто так не интересует двух недавно состоявшихся любовников, как их собственная любовь.
О чем мы разговаривали с Тере? Иногда о Сарко, о его положении в тюрьме и о том, что я предпринимал для того, чтобы вытащить его оттуда. Правда, хотя с определенного момента я стал стараться обсуждать данную проблему лишь в присутствии Марии, поскольку она являлась главным заинтересованным лицом в данной ситуации. Порой мы беседовали о Марии, о ее отношениях с Сарко, о том, каким образом она стала его подругой. Тере нравилось рассказывать о своей учебе и спрашивать меня о моих делах в адвокатской конторе, компаньонах, сестре, с которой я виделся редко, поскольку она давно работала в Мадриде, имела семью и детей. Тере интересовалась моей бывшей женой и особенно дочерью, однако, когда я предложил познакомить их, отказалась. «Ты сошел с ума? — воскликнула Тере. — Что подумает твоя дочь, узнав, что отец связался с личностью из плохого района?» «Какая еще личность из плохого района? Последняя такая личность — Сарко, но очень скоро я сделаю из него нормального человека». Тере засмеялась: «Хватит и того, чтобы ты вытащил его из тюрьмы».
Мы часто разговаривали про лето 1978 года. Я хорошо помнил все события, но отдельные детали сохранились лучше в памяти Тере. Так, например, она лучше меня помнила про те два раза, когда я проигнорировал встречу с ней: в первый раз не пришел в «Ла-Фон», а во второй раз, через три месяца, не явился в «Руфус». Тере вспоминала эти два случая без обиды, смеясь над собой и над тем, что я так мало значения придавал ей двадцать лет назад. Когда я пытался возразить, что это она не обращала на меня внимания, Тере спрашивала: «Ах да? В таком случае почему ты не явился ко мне на встречу?» Я не мог сказать ей правду, поэтому я лишь смеялся и ничего не отвечал. Однако мое воспоминание о том лете было отчетливым: я присоединился к компании Сарко в значительной степени из-за Тере, а она — не считая эпизода в туалете игрового зала «Виларо» и произошедшего на пляже в Монтго — все эти три месяца только и делала, что избегала меня и спала с Сарко и другими парнями. Так что нельзя сказать, что мы с Тере не разговаривали о нашей любви: во всяком случае, мы разговаривали о нашей несостоявшейся любви, той, что могла случиться двадцать лет назад.
Но я начал рассказывать вам об этом по другому поводу: после того как Тере несколько раз упомянула про те два случая, я стал спрашивать себя, не была ли ее настойчивость вызвана какой-то скрытой причиной и не хотела ли она спровоцировать меня, пытаясь уличить в чем-то? Может, то, что я дважды уклонился от встречи с ней, направило ее по ложному следу и привело к ошибочному заключению, что после нашего провалившегося налета на «Банко Популар» в Бордильсе я исчез и больше не появлялся в китайском квартале не потому, что она перестала мне нравиться, а просто я был доносчиком, сдавшим всех полиции. И еще я задавался вопросом, сам ли Сарко пришел к подобному же выводу или Тере склонила его к своей версии. Этим отчасти можно было объяснить роль предателя, которую играл Гафитас в «Диких парнях», или роль виновника всеобщего провала в «Музыке свободы», второй части мемуаров Сарко. Если ответ на данный вопрос был положительным, то имелась еще одна причина, почему Сарко захотел видеть меня своим защитником: не только потому, что мы были с ним знакомы, я жил в Жироне и имел репутацию компетентного адвоката. Он желал, чтобы я заплатил за свое предательство, чтобы именно я, по чьей вине двадцать лет назад Сарко оказался за решеткой, теперь вытащил его оттуда.
Однако мне не хочется, чтобы у вас сложилось неверное впечатление: та давняя история мало волновала меня, и то, о чем мы с Тере беседовали у меня дома, ничего не значило по сравнению с тем, что происходило между нами тайными вечерами. Важнее всего то, что это были счастливые вечера, хотя счастье казалось странным и хрупким, далеким от реальности, словно, встречаясь с Тере у меня дома, мы находились внутри герметичного шара, изолировавшего нас от мира. Это ощущение усиливалось также из-за секретности наших встреч и оттого, что мы встречались первое время в неизменном полумраке и в четырех стенах моей квартиры. Также этому способствовала и музыка.
— Музыка?
— «Невозможно жить без музыки», — сказала Тере, впервые очутившись у меня дома. Я подумал, что Тере права и что до того момента я жил без музыки или почти без музыки и нужно исправить эту ошибку. Первое, что пришло мне в голову, — раздобыть песни, звучавшие в «Руфусе», когда мы с Тере ходили туда и она танцевала все ночи напролет, а я не отводил от нее глаз, сидя за барной стойкой.
На следующий день, в субботу, после первого визита Тере ко мне домой я отправился в музыкальный магазин на Пласа-дель-Ви и купил пять дисков с песнями, звучавшими прежде в «Руфусе» или ассоциировавшимися у меня с тем периодом: один диск Перета, один — «Полис», а также Боба Марли, «Би Джиз» и «Бони М». И во вторник вечером, когда Тере снова пришла ко мне, я встретил ее «Роксанной» — песней «Полис», включенной на полную громкость. «Черт возьми, Гафитас! — воскликнула Тере, входя в столовую, и тотчас начала танцевать. — Тоже старая песня, но это совсем другое дело!» С того времени я стал посвящать значительную часть своих выходных приобретению дисков второй половины семидесятых годов — первой половины восьмидесятых. Сначала я покупал их только в «Моби Диск», пока один знакомый не порекомендовал мне два магазина в Барселоне — «Револьвер» и «Дискос Кастельо», на улице Тальерс, и я стал наведываться туда почти каждую субботу. Я очень тщательно готовил музыку для наших встреч с Тере и старался угодить ее вкусу, хотя, по правде говоря, ей нравилось все или почти все: и рок-н-ролл, и диско, и румба, Род Стюарт, «Дайр Стрейте» и «Статус кво», равно как Том Джонс, или Клифф Ричард, или Донна Саммер, так же, как и Лос Чичос, Лас Грекас или Лос Амана. Иногда мы с удовольствием слушали итальянские и испанские заезженные хиты той эпохи, песни Франко Баттиато и Джанни Беллы, Хосе Луиса Пералеса и Пабло Абрайры, которые раньше звучали в «Руфусе». Никогда не забуду вечер, когда мы с Тере занимались любовью стоя, в столовой, под звуки песни Умберто Тоцци.
Эта идиллия продолжалась несколько месяцев, до лета. В первые дни необыкновенное довольство было просто написано у меня на лице, потому что все вокруг заметили, что со мной происходит нечто странное — начиная
В то время я также периодически виделся с Марией Вела. Мы встречались в ее квартире на улице Марфа, в Санта-Эухения, где она жила с дочерью, преждевременно развившимся и угловатым подростком, Копией своей матери. Глядя на Марию, многие, вероятно, задавались вопросом, каким образом такая женщина, как она, могла стать женой Сарко. Когда они с Тере объявились у меня в офисе, мне уже была известна эта история из газет, однако тогда я еще не знал, что это не вся история.
— Мне известно лишь то, что я прочитал в вашем архиве.
— Полная история гораздо более интересна. Я реконструировал ее в те первые недели благодаря Марии, а также с помощью Сарко и Тере. Итак, все происходило следующим образом. Мария являлась одной из многочисленных поклонниц Сарко, с которыми он переписывался в период своего медийного апогея. Среди этих женщин кого только не было: и мифоманки, и охотницы за наживой, и добрые самаритянки, и наивные простушки, и всякие ущербные, и искательницы приключения. В целом, принимая любовь поклонниц, Сарко умело пользовался ими и старался добиться того, чтобы они ему помогали. Он быстро понял, что его благополучие в тюрьме в значительной степени зависело от поступающей извне поддержки, в том числе и от воздействия на адвокатов, прокуроров, судей, чиновников и политиков. Мне кажется, Мария сочетала в себе качества всех или почти всех типов его поклонниц, но пресса предпочла назначить ее влюбленной самаритянкой.