— Та самая Тере?

— Двадцать лет я думал о ней, но мне не приходило в голову разыскивать Тере или пытаться узнать что-то о ее судьбе. Впрочем, я и не знал даже, где ее можно было искать и у кого о ней спрашивать. И вот Тере внезапно оказалась передо мной. В приемной повисла гробовая тишина, пока мы с Тере молча смотрели друг на друга, и я вдруг заметил, что ее левая нога двигалась вверх-вниз, будто поршень, как тогда, когда ей было шестнадцать лет. Тере поднялась со своего стула и произнесла: «Привет, Гафитас». Сначала мне показалось, что она почти не изменилась — у нее сохранилась стройная фигура, а джинсы, потертая кожаная куртка и сумка, перекинутая через плечо, придавали ей молодежный вид. Однако в следующее мгновение от меня не укрылись приметы, выдававшие возраст Тере: потерявшая упругость кожа, морщинки вокруг глаз и припухлость под ними, опущенные уголки губ и седина в волосах. Только глаза оставались такими же зелеными и выразительными, как двадцать лет назад, будто Тере спряталась навсегда в них, неуязвимая для времени. Я протянул ей руку, бормоча удивленные восклицания и протокольные вопросы. Тере отвечала весело и непринужденно, проигнорировала мою руку и поцеловала меня в щеку. Потом она познакомила меня со своей спутницей. Ее звали Мария Вела, и она была девушкой Сарко. Правда, Тере назвала ее близкой подругой и не Сарко, а Антонио. С Марией мы поздоровались за руку. Она была моложе Тере, худая и лишенная очарования, с короткими каштановыми волосами и очень белой кожей. На ней было черное, плотное, дешевое пальто, под которым виднелся розовый спортивный костюм, застегнутый до горла на «молнию».

После церемонии представления женщины прошли в мой кабинет. Я усадил их в кресла, предложил кофе и воду, и мы с Тере начали разговор. Она рассказала, что живет в Виларрохе, работает на фабрике по изготовлению бутылочных пробок в Касса-де-ла-Сельва и учится заочно на медсестру. «Правда?» — воскликнул я. «Тебя это удивляет?» Тере, казалось, была очень рада видеть меня. Мария слушала, не вмешиваясь в наш разговор, но внимательно ловя каждое слово. Я не знал, рассказала ли ей Тере, какие отношения связывали меня с Сарко и с ней много лет назад. Притворившись, будто не знаю о появлении Сарко, я спросил о нем. «Он сейчас здесь, — ответила Тере. — Поэтому мы и пришли к тебе».

Она сказала, что они хотят, чтобы я защищал Сарко на суде, который должен состояться в Барселоне через несколько месяцев, по обвинению Сарко в нападении на двух надзирателей тюрьмы «Бриане». Естественно, Тере принимала как само собой разумеющееся, что мне было известно, кем стал Сарко за эти годы. Она стала вводить меня в курс дела, описывая сложившуюся ситуацию. Три года назад они добились его возвращения в каталанскую тюрьму, а именно в «Куатре Камине», и после трех лет безупречного поведения, а также благодаря тому, что новый глава тюремного ведомства в автономном правительстве Каталонии, сеньор Пере Прада, проявил к этому интерес, Сарко недавно перевели в тюрьму Жироны. Это был идеальный вариант, потому что они с Марией жили здесь, и это была маленькая и надежная тюрьма, с высоким показателем исправлений. Также Тере заверила, что Сарко не виновен в преступлении, в котором его обвиняли. Она вручила мне картонную папку с копией досье и материалов дела и сообщила, что Сарко завязал с героином и имел огромное желание распрощаться с тюремной жизнью, так что они с Марией делали все возможное, чтобы он вышел на свободу. Тере говорила, не глядя на меня, излагая проблему так, словно она знала все наизусть. Я слушал ее, делая вид, будто изучаю переданные мне бумаги. «В общем, — заключила Тере, и наши взгляды встретились, — мы понимаем, что у тебя много работы, но, если бы ты согласился помочь нам, были бы тебе очень благодарны».

Я вздохнул. Тере опередила меня с предложением, которое я собирался сделать Сарко на следующий день. Теоретически все было просто: обе стороны хотели одного и того же. Однако я сообразил, что в моих интересах было, чтобы мои посетительницы не знали об этом. Мне было выгоднее продемонстрировать колебания, прежде чем согласиться, — таким образом я завоевал бы их благодарность, заставив их думать, будто я делал им одолжение, соглашаясь защищать Сарко, и они должны были считать привилегией то, что я готов стать его адвокатом. Я положил на столик перед креслом папку с материалами дела и спросил: «Сарко знает об этом?» «Только, пожалуйста, не называйте его Сарко, — тихо попросила Мария робким голосом. — Его зовут Антонио. Ему не нравится, чтобы его называли Сарко, и нам тоже. Сарко это другой человек, и никто из нас не хочет больше знать о нем». Удивленный, я кивнул, извинился и посмотрел на Тере, но она сосредоточенно прикуривала. Я покашлял и продолжил говорить, обращаясь к Марии: «В курсе ли Антонио, что вы решили обратиться ко мне с просьбой защищать его?» «Конечно, он знает об этом, — с обиженным видом произнесла Мария. — Я никогда ничего не делаю за спиной Антонио. Это его идея — попросить вас стать его адвокатом». «Идея Антонио?» — уточнил я. «Да». «А когда Антонио стало известно, что я адвокат?» Мария удивленно посмотрела на меня, после чего перевела взгляд на Тере, которая, погладив пальцем свою родинку возле носа, произнесла: «Я сказала ему». Потом улыбнулась и сказала: «Ты известный человек, Гафитас. Про тебя постоянно пишут в газетах. И по телевизору показывают».

Это все, что я хотел выяснить. Не знаю, удалось ли Тере угадать мои мысли, но она тут же добавила, словно для того, чтобы сгладить эффект от ее предыдущих слов: «В Жироне всего три адвоката по уголовным делам, так что выбора у нас нет». «Двое других тоже хорошие адвокаты», — заметил я, чувствуя себя уже настолько уверенно, что можно было позволить себе поиграть с Тере. «Вероятно, — кивнула она. — Но ты лучший». Комплимент заставил меня улыбнуться. «Кроме того, — продолжила Тере, — тех двоих мы не знаем. Не говоря уже о том, что те двое явно взяли бы с нас больше, чем ты. К чему нам они?» «То, что мы знакомы, вряд ли является преимуществом, — слукавил я. — А насчет оплаты вам можно не беспокоиться: ни один адвокат, тем более в Жироне, не стал бы выставлять вам счет. Защищать Сарко — выгодное дело для адвоката». «Именно поэтому нас не интересуют твои коллеги, — возразила Тере. — Нам нужен ты. И сделай одолжение, не называй больше Антонио «Сарко». Мария уже просила тебя об этом». Слова Тере прозвучали резко, и я невольно задумался о том, не собирались ли они с Сарко шантажировать меня, угрожая раскрыть мою тайну. Тере докурила, отпила воды из стакана и, вопросительно разведя руки, посмотрела на меня: «Гафитас, так ты согласен или нет?»

Я согласился.

— А вас пугало то, что Сарко и Тере могли раскрыть правду о вашем участии в банде?

— Конечно же, нет. Возможно, мне не нравилась подобная перспектива, потому что я не знал, какие последствия она может иметь, но ничего больше. Это был один из рисков, на которые мне предстояло пойти, взявшись за дело Сарко, но в остальном оно сулило сплошные выгоды. Участие в процессе обеспечивало хорошую рекламу моей адвокатской конторе, и, кроме того, мне было очень интересно снова увидеть Сарко через двадцать лет. В тот момент я пребывал в пучине уныния и скуки, считая свою жизнь чудовищным недоразумением, и почувствовал, что это дело могло стать для меня источником обновления и свежей струей. Появление Тере и ее искренняя радость при нашей встрече еще больше утвердили меня в правильности принятого решения. Разумеется, стать адвокатом Сарко означало разворошить опасное прошлое, но разве не лучше было отважиться на это, если мне представилась подобная возможность? Разве не было более безопасным поднять прошлое на поверхность, чем держать его глубоко погребенным? Разве я не был обязан пролить на него свет?

— Что вы имеете в виду?

— Я чувствовал себя в долгу перед Сарко. Подозревал, что перед нашим налетом на отделение «Банко Популар» в Бордильсе я проболтался обо всем Кордобе, и именно это стало причиной нашего провала, в результате которого Сарко, Гордо и Джоу оказались в тюрьме. Я всегда мучился этой мыслью и считал, что Сарко тоже винит во всем меня.

— Это как-то было связано с образом Гафитаса из первой части «Диких парней»? Он отражал отчасти то, каким его воспринимал Сарко, но тот Гафитас являлся вымышленным персонажем. Кстати, в фильме он вовсе не случайно пробалтывается о налете, а сознательно выдает Сарко и предает всех. Тот Гафитас не имеет почти ничего общего с вами.

— Верно. Вот только про Гафитаса из мемуаров уже нельзя так сказать: там он никакой не вымышленный персонаж, и в той версии он как раз пробалтывается. Думаю, это вы тоже помните.

— Прекрасно пошло. Только в мемуарах тоже нет однозначного утверждения, что Гафитас проболтался про налет.

— Вы правы, там это не утверждается. Однако представляется вероятным, что Гафитас распустил язык и именно он виноват в провале налета. Во всяком случае, так считал Сарко. И даже если бы он не думал так… Даже если было неправдой то, что я проболтался про налет Кордобе… Я не мог не помнить о том, что когда-то Сарко протянул мне руку, в тот момент, когда я больше всего в этом нуждался. И теперь помощь требовалась уже ему. Я должен был выполнить его просьбу. Тем более что, помогая Сарко, я помогал и самому себе.

— Вы считаете, что Сарко протянул вам руку помощи? По-моему, он воспользовался вами, превратив в преступника. Это вы называете помощью? Вы же сами признавали, что Сарко едва не заставил вас разделить участь остальных членов банды.

— Если вы так меня поняли, значит, я недостаточно ясно высказался: Сарко ни к чему меня не принуждал, я сам делал свой выбор. Не забывайте, что я спасся — в последний момент, но спасся, и пребывание на краю пропасти пошло мне на пользу. До знакомства с Сарко я был слабым, а он сделал меня сильным. Прежде я был ребенком, а Сарко помог мне повзрослеть. Вот что я имел в виду, говоря, что он протянул мне руку помощи.

— Давайте вернемся к нашей истории. Распрощавшись с Тере и Марией, вы отправились на встречу с Сарко?

— Нет. Я встретился с ним на следующий день. В течение этих двадцати четырех часов я основательно изучил его досье и не удивился, убедившись, что официальный «послужной список» Сарко был на высоте, вполне соответствуя мифу. Сарко провел свыше двадцати пяти лет в тюрьмах, в розыске или под следствием и был осужден четырнадцать раз по обвинению в совершении почти шестисот преступлений, среди которых не менее сорока налетов на банки и более двух сотен нападений на автозаправки, гаражи, ювелирные магазины, бары, рестораны, закусочные и прочие заведения, не считая множества грабежей прохожих, угонов машин и краж из частных домов. Он был шесть раз ранен при оказании сопротивления полиции и десять раз — в уличных или тюремных стычках. Лишь два раза Сарко судили по обвинению в убийстве, и в обоих случаях оправдали. В первый раз ему вменяли то, что он застрелил надзирателя тюрьмы Эль-Пуэрто-де-Санта-Мария, с которым у него был давний конфликт и кого Сарко обвинял в издевательствах и пытках. Во второй раз Сарко предъявляли обвинения в том, что он зарезал одного из заключенных во время бунта в тюрьме «Карабанчель» в Мадриде. Сарко прошел через семь исправительных домов, в том числе элитных, и шестнадцать тюрем с особым уровнем охраны, при этом он совершил побег из всех исправительных домов и многих тюрем, где ему довелось побывать. Несмотря на все взыскания и наказания, Сарко находился в состоянии постоянной войны с администрацией, протестуя против условий содержания и, в своем роде, занимаясь беспрестанным обличением испанской тюремной системы. Он участвовал во множестве бунтов, а также являлся зачинщиком некоторых из них, организовал две голодовки, подавал бесчисленные жалобы на надзирателей и в знак протеста наносил себе повреждения. Несколько раз вскрывал вены и даже зашивал себе рот. Все эти факты были более или менее известными — во всяком случае, мне. Открытием же для меня стало то, что, с точки зрения защиты досье Сарко было не столь плохим, как я ожидал. На нем не было особо тяжких преступлений, и сто пятьдесят лет, к которым теоретически Сарко приговорили, явились результатом сложения наказаний по множеству мелких обвинений, а это позволяло рассчитывать на уменьшение срока и предоставление отпусков и прочих послаблений. Кроме того, в данном случае можно было апеллировать к тому, что Сарко уже сполна погасил свой долг перед обществом — в том числе и тем, что значительную часть жизни провел за решеткой, с тех пор как попал туда шестнадцатилетним подростком, будучи осужден на шесть лет после налета на «Банко Популар» в Бордильсе. В общем, подавляющее большинство преступлений было совершено им в тюрьме. В течение этих двадцати четырех часов я также перебрал свой архив, посвященный Сарко, пересмотрел фрагменты четырех фильмов Фернандо Бермудеса, основанных на жизни знаменитого преступника, перелистал две книги его мемуаров и прокрутил в голове свои подростковые воспоминания. Однако я предпочел не беседовать больше ни с Тере, ни с Марией. Мне не хотелось этого делать, прежде чем я встречусь с Сарко.

Я хорошо помню наш первый с ним разговор в тюрьме. Он состоялся в комнатке, предназначенной для встреч адвокатов со своими клиентами. «Клиентов ты должен посещать минимум раз в неделю, — повторял мне Ихинио Редондо, когда я начал работать в его конторе. — Помни, что этим бедным негодяям не на кого надеяться, кроме тебя». Комната для встреч находилась слева от входа. Две решетки со стеклом между ними делили помещение на две части. В одной из них у стены стояли стол и стул, а другая была такой же — с единственной разницей, что там не было стола и заключенный садился напротив адвоката, лицом к двойной решетке и стеклу. Мне не пришлось долго ждать появления Сарко. Так же, как накануне произошло с Тере, я сразу узнал его, однако не того подростка, которого оставил когда-то у входа в парк Ла-Девеса, в ожесточенной схватке с двумя полицейскими, а человека, чье лицо видел в газетах и по телевизору, следя за жизнью Сарко.