Наше неудавшееся ограбление автозаправки под Сильсом имело как минимум два последствия. Первое: хотя никто не сделал ни одного комментария по поводу моего поведения в тот день, мне было безумно стыдно из-за своей трусости, и я поклялся себе, что подобное больше не повторится, во всяком случае, в присутствии Тере. Второе: Сарко решил сменить направление наших налетов и не нападать больше на магазины и автозаправки, а переключиться на банки, потому что, по его словам, грабить банки менее опасно и более прибыльно. Это утверждение не показалось мне тогда абсурдным, и впоследствии я понял, что в те времена, когда эпидемия ограблений банков еще не захлестнула всю страну, Сарко был прав. Однако до сих пор меня удивляет то, что мне ни на секунду тогда не пришло в голову остановиться и не участвовать в безумной гонке к пропасти. Следует отметить, что никто не задал Сарко никаких вопросов и не высказал ни единого возражения по поводу изменения нашей стратегии. Это было очень показательно, потому что в очередной раз продемонстрировало, до какой степени все мы доверяли Сарко. В один день он объявил нам, что отныне мы станем грабить банки, а через несколько дней, спланировав налет и последив за отделением «Банко Каталана», находившимся неподалеку от порта в Паламосе, мы уже отправились на дело.

В день ограбления мы встретились утром, немного подзаправились в «Ла-Фоне» и, выйдя из китайского» квартала, угнали уже ставший привычным для нас «Сеат». По пути в Паламос Сарко повторил план и распределил между нами роли: они с Тере должны были войти в отделение банка, вооруженные обрезами: мне со «старом» полагалось стоять на тротуаре, контролируя вход, а Гордо предстояло остаться за рулем машины, чтобы быть готовым рвануть с места. Мы выслушали инструкции и указания без каких-либо возражений, но у меня в голове всю дорогу зрело решение, над которым я размышлял с того самого момента, когда Сарко впервые заговорил с нами об ограблении банка. Когда мы приехали в Паламос и припарковались на небольшой площади, где по левую сторону от нас находилось отделение банка, а справа — море, я нарушил молчание, установившееся в машине, в то время как мы начали наблюдать за людьми, выходившими из учреждения. Итак, я сказал: «Пойду я». К моему удивлению, эта фраза прозвучала не как заявление или предложение, а почти как приказ, и, вероятно, поэтому никто мне ничего не ответил, словно все не могли поверить своим ушам. Я отвел взгляд от входа в отделение банка и посмотрел в зеркальце заднего обзора, чтобы встретиться глазами с Сарко. Пояснил: «Я пойду с тобой. Тере останется снаружи». Сарко пристально смотрел на меня. «Не говори глупостей, Гафитас», — сказала Тере. «Это не глупости, — возразил Гордо. — Девчонку лучше запомнят, чем парня. А я должен сидеть за рулем. Пусть идет Гафитас». Тере и Гордо принялись спорить, а мы с Сарко продолжали смотреть друг на друга через зеркальце заднего обзора. В конце концов Сарко спросил меня: «Ты уверен?» «Да, — ответил я и повторил: — Я пойду с тобой». Я повернулся и посмотрел ему в лицо, чтобы дать понять, что у меня не было никаких колебаний. Сарко сделал едва заметное движение головой, означавшее согласие. «Ладно, — объявил он всем. — Пойдем мы с Гафитасом. Тере, ты останешься снаружи. Отдай ему чулок и обрез».

Тере вручила мне чулок и обрез, а я отдал ей «стар», при этом наши глаза на мгновение встретились, и я уловил в ее взгляде смесь восхищения и удивления, почувствовав себя неуязвимым. Сарко повторил план, и, когда оставалось несколько минут до двух часов дня, Гордо завел наш «Сеат», обогнул площадь и припарковался на противоположной стороне улицы, прямо возле входа в отделение банка. Сарко, Тере и я вышли из машины. Тере заняла позицию у дверей, сунув пистолет под футболку и прикрыв его перекинутой через плечо сумкой, а мы с Сарко, натянув на головы нейлоновые чулки, вошли в банк и направили обрезы на двух клиентов и трех служащих, оказавшихся в тот момент внутри. То, что произошло вслед за этим, оказалось намного легче, чем мы ожидали. Едва услышав наш приказ лечь на пол, клиенты и служащие банка моментально подчинились, чуть живые от страха. Затем говорил один только Сарко, и его голос звучал неожиданно медленно. Я продолжал держать под дулом обреза троих мужчин и двух женщин, потея и прилагая огромные усилия, чтобы не дрожать, а Сарко старался успокоить всех, говоря, что никто никому не причинит вреда и ни с кем не произойдет ничего плохого, если все будут делать то, что он велит. Потом Сарко спросил, кто директор, и приказал ему отдать все деньги, имевшиеся в отделении. Директор — мужчина лет шестидесяти, лысый и с двойным подбородком — тотчас повиновался, наполнил пластиковый пакет несколькими пачками банкнот и отдал его Сарко, не глядя ему в лицо, словно боялся рассмотреть внешность грабителя, искаженную нейлоновым чулком. Сарко даже не заглянул в пакет и, когда мы продвигались к выходу, поблагодарил всех за разумное поведение и посоветовал не двигаться с места, пока не пройдет десять минут с того момента, как мы покинем отделение банка.

На улице мы сняли с головы чулки и сели в машину. Гордо спокойно повел автомобиль по главному проспекту Паламоса, не проскакивая на красный свет ни на одном светофоре. Выехав из города, он свернул в сторону теннисного клуба, однако вскоре мы остановились на площадке, где было припарковано несколько машин, вышли из «Сеата» и вскрыли «Рено», на котором и продолжили дальнейший путь по шоссе. Когда мы удалялись от Паламоса, уже уверенные в том, что нас никто не преследовал, Сарко подсчитал нашу добычу. Большинство банкнот в пачках оказалось достоинством в сто и пятьсот песет, и общая сумма составила менее сорока тысяч. Сарко объявил эту цифру и замолчал, не скрывая разочарования. Тере и Гордо тоже были огорчены. Мне же был совершенно не важен размер нашей добычи: я был счастлив, что удалось реабилитироваться за свое трусливое поведение во время бегства от полиции после неудавшегося ограбления автозаправки, и пытался заразить их своим энтузиазмом.

Однако это было бесполезно. Сарко и остальные восприняли как провал наше первое ограбление банка, хотя оно и было успешным. Возможно, именно из-за такого восприятия эти деньги улетели из наших рук быстрее, чем обычно, будто мы презирали их еще больше, чем прежде. В любом случае, разогнавшись слишком сильно, уже невозможно остановиться, и с этого момента наша жизнь, и прежде безудержная и отчаянная, превратилась в настоящий водоворот. Мы продолжали добывать деньги обычным способом: вырывая сумки у прохожих, иногда — обчищая дома, но в то же время нас захватила идея о грандиозном ограблении, словно после него мы собирались покончить с безумием криминальной жизни, что на самом деле было не так. Мы вынашивали планы налетов на разные банки — пару из них нам пришлось отменить в самый последний момент, и только два оказались реализованы: одно из ограблений состоялось в отделении «Банко Аглантико» в Англесе, а второе — в «Банко Популар» в Бордильсе.

Я хорошо помню ограбление банка в Бордильсе и один из отмененных налетов. Ограбление в Бордильсе врезалось мне в память, потому что оно было последним, и долго после того события не было дня, чтобы я не вспоминал о нем. А не состоявшийся налет запомнился мне в связи с тем, что после его отмены у нас с Сарко произошел самый долгий за все лето разговор. Наверное, следовало бы даже сказать — единственный настоящий разговор. По крайней мере, это был единственный раз за лето, когда мы разговаривали с Сарко наедине, и единственный раз за все время, когда речь шла о Тере.

— В прошлый раз вы сказали, что ваши отношения с Тере не изменились после того, как вы переспали с ней на пляже в Монтго.

— Да. Я думал, что они изменятся, однако все осталось по-прежнему. Разумеется, никакого продолжения то, что между нами произошло, не имело. Мы не стали общаться больше, чем раньше, не сделались ближе друг другу, как заговорщики, хранящие общую тайну, и нам едва ли когда-либо доводилось оставаться наедине. Я бы даже сказал, что отношения между нами не только не улучшились, а ухудшились. Тере перестала даже кокетничать со мной, и если я, набравшись смелости, выходил на танцпол в «Руфусе» и начинал танцевать рядом с ней, как однажды в «Марокко», ее реакция на это всегда была очень холодной, и я сразу же ретировался, давая себе слово никогда больше не повторять подобных попыток. Я не знал, чем вызвана ее холодность, и не осмелился спросить ее об этом или напомнить о том, что произошло у меня с ней на пляже в Монтго. Конечно, во многом на атмосферу в нашей компании повлияли смерть Гилье и задержание Чино, Тио и Дракулы. К тому же у нас в руках теперь имелось оружие, с появлением которого все стало намного более серьезным, суровым и жестким, будто данное обстоятельство еще сильнее изолировало нас ото всех и сделало более одинокими, настороженными и взрослыми. Прежде мне ни разу не доводилось замечать, чтобы Тере жалела о произошедшем между нами в туалете игрового зала, однако после случая на пляже в Монтго у меня постоянно возникало ощущение, что она испытывала по этому поводу сожаление.

— Несмотря на это, вам не пришло в голову, что Тере переспала с вами лишь из желания отомстить Сарко за то, что он исчез в ту ночь с другой девушкой?

— Нет, я говорил вам об этом во время нашей прошлой беседы. Однако в то время я уже не считал Тере девушкой Сарко. Вернее, считал, что она не совсем девушка Сарко, а если между ними что-то и есть, то все равно она сама по себе. Они никогда не вели себя как пара: я ни разу не видел, чтобы они целовались, хотя мне доводилось замечать, как Сарко, особенно по ночам в «Руфусе», пытался поцеловать или погладить Тере, а она отталкивала его — иногда с раздражением, порой насмешливо или даже ласково. В общем, я не понимал, какие отношения их связывали, и не хотел выяснять это.

— Вы не знаете, был ли Сарко в курсе того, что произошло у вас с Тере в туалете зала игровых автоматов?

— Нет.

— Он не был в курсе или вы не знаете?

— Не знаю.

— А о том, что вы переспали с Тере на пляже в Монтго, ему стало известно?

— Да. Вот об этом Сарко узнал. Он сам мне сказал во время нашего разговора, через несколько недель после той ночи на пляже в Монтго. В тот день у нас не состоялся налет на банк. Дело происходило в Фигерасе или в одном из поселков в его окрестностях. Нам пришлось отказаться от нападения в самый последний момент: когда мы собирались войти в отделение банка, мимо проехал полицейский автомобиль, и нам ничего не оставалось, кроме как поскорее убраться. Мы долго гнали на полной скорости, боясь, что полиция заметила нас и пустится за нами в погоню. Успокоились мы, когда наша машина ехала — под лучами уже невысоко стоявшего солнца — по горному шоссе, петлявшему между склонов, изрезанных на участки невысокими каменными стенами, с разбросанными повсюду соснами, оливковыми деревьями и зарослями кустарников. Вскоре мы оказались в Кадакесе, с теснившимися у моря белыми домиками. Там мы бродили по улицам, заходя в бары, чтобы выпить пива. Когда покидали один из них, на глаза мне попался новенький «Мехари». Получив одобрение от приятелей, я вскрыл его и уселся за руль, Сарко устроился рядом, а Гордо и Тере разместились на заднем сиденье. Потом мы выехали из Кадакеса, и я повел машину по шоссе, чтобы покататься в свое удовольствие.

Я обогнул побережье в северном направлении и оставил позади два каменистых пляжа и рыбацкий порт. Чем дальше мы продвигались, тем меньше попадалось на шоссе автомобилей, и дорога становилась более узкой и неровной, с выбоинами. С моря дул сильный ветер, словно грозивший сорвать с «Мехари» капот. Шоссе закончилось, неожиданно превратившись то ли в грунтовую, то ли в плохо заасфальтированную дорогу. «Куда мы едем?» — спросил Сарко. «Не знаю», — ответил я. Сарко сидел, развалившись и закинув босые ноги на переднюю панель перед собой. Я думал, что он велит мне поворачивать назад, но он промолчал. Тере и Гордо, видимо, даже не слышали вопроса Сарко, и они вовсе не казались раздосадованными, а скорее утомленными и загипнотизированными тишиной и пустынностью простиравшегося вокруг лунного пейзажа. Это была местность, усыпанная сланцами, где между оврагов и голых серых скал, с торчавшими сухими кустами, лишь иногда удавалось разглядеть кусочек моря. Я продолжал ехать вперед, стараясь не попадать в рытвины, и вскоре в конце дороги показался скалистый мыс с возвышавшимся на нем маяком, а дальше простиралось море — почти такое же безграничное и синее, как небо.

Мы оказались у мыса Креус — хотя, конечно, тогда никто из нас не подозревал об этом, — и именно там у нас с Сарко состоялся разговор, о котором я упоминал. Миновав заброшенную сторожевую будку, мы въехали на скалу, и я припарковал автомобиль у маяка — прямоугольного строения с башней, увенчанной стеклянным куполом с флюгером на вершине. Мы с Сарко увидели, что Тере и Гордо спят. Мы не стали будить их и, выбравшись наружу, зашагали по площадке мимо маяка, пока не оказались на самом краю скалы. Там начинался крутой обрыв, заканчивавшийся внизу причудливым лабиринтом бухточек, а впереди до самого горизонта раскинулось бескрайнее море, покрытое рябью и слегка потемневшее в приглушенном свете приближавшихся сумерек. Мы замерли над самым обрывом и стояли, подставив лицо ветру. «Черт возьми, — пробормотал Сарко, — будто находимся на краю света». Он развернулся, отошел от обрыва и, усевшись у стены маяка, принялся скручивать косяк, прячась от ветра. Я последовал его примеру и сел рядом, а когда Сарко закончил возиться с косяком, поднес ему зажигалку.

Тогда и началась наша беседа. Не помню, сколько времени она продолжалась. Помню только, что, когда мы начали разговаривать, солнце близилось к закату, окрашивая гладь моря в бледно-красный цвет, и справа на горизонте возник корабль, шедший параллельно берегу. Когда же мы уходили оттуда, корабль исчезал за горизонтом по левую сторону, а солнце погрузилось в потемневшую воду. Также я помню, каким образом между нами завязался разговор. Я спросил у Сарко, что он собирается делать осенью. Я задал вопрос, желая нарушить казавшееся мне неловким молчание. Чтобы отвязаться от меня, Сарко ответил, что будет заниматься тем же, чем всегда, и нехотя обратился ко мне с тем же вопросом. Мой ответ был не менее неохотным и банальным: я сказал, что тоже буду заниматься тем же, чем и всегда, однако это вызвало любопытство Сарко. «Что ты имеешь в виду? — произнес он. — Собираешься вернуться в школу?» «Я имею в виду, что буду делать то же, что и этим летом. В школу возвращаться не собираюсь». Сарко кивнул и задумчиво затянулся косяком. «А я бросил школу, когда мне было семь лет, — сообщил он. — Или восемь. В общем, неважно — главное, я терпеть ее не мог. Тебе она тоже осточертела?» «Да, — кивнул я. — Раньше мне нравилось в школе, а потом все достало». «А что произошло?» В тот момент я заколебался. Как я вам уже говорил, я не рассказывал Сарко и остальным о Батисте, но тогда на мгновение меня охватило желание сделать это, правда, в следующую же секунду я передумал. Почувствовал, что Сарко не поймет этого и рассказать ему о своих мучениях за год означало пережить все это вновь, пройти через унижения, потерять уважение к себе, с таким трудом завоеванное этим летом, и лишиться уважения Сарко. С удивлением и радостью я подумал, что, хотя тот кошмар происходил в моей жизни всего несколько месяцев назад, мне казалось, будто это было давным-давно. «Да ничего не произошло, — промолвил я. — Просто все достало».

Сарко продолжал курить. Ветер яростно налетал на маяк, взлохмачивая нам волосы, и затягиваться приходилось очень осторожно, чтобы очередной порыв не распотрошил косяк. Перед нами простирались небо и море, сливавшиеся в одинаковую бескрайнюю синеву. «А твои предки? — спросил Сарко. — Что скажут твои предки, если не вернешься в школу?» «Пусть говорят, что хотят, — ответил я. — Что бы они ни говорили, с этим покончено. Я туда не вернусь». Сарко снова затянулся, после чего протянул косяк мне и поинтересовался, какая у меня семья. Не отрывая взгляда от моря, неба и корабля, казавшегося зависшим между ними, я рассказал об отце, о матери, о сестре. Затем задал ему такой же вопрос, тоже желая удовлетворить свое любопытство, поскольку, как я вам уже говорил, о своей семье Сарко почти ничего не рассказывал. Он рассмеялся. Я посмотрел на него: как и я, Сарко сидел, прислонившись головой к стене маяка, волосы у него были всклокочены ветром. В уголке рта засохла слюна. «Какая семья? — произнес Сарко. — Отца своего я не знал, отчима убили много лет назад, братья в тюрьме, а мать, сколько ее помню, всегда была задавлена жизнью. И это ты называешь семьей?» Повернувшись лицом к морю, я докурил косяк и, бросив его на землю, раздавил ногой. Сарко принялся скручивать новый и, закончив, передал косяк мне, чтобы я раскурил его.