Киваю и выдавливаю с трудом, потому что во рту солоно и пересохло:
— Хочу.
Выходит жалобный хрип, но мне сейчас всё равно.
— Твои родители, моя мать, Иван Ресовский, отец твоего благоверного, и старик Драгин, дед небезызвестного тебе Всеволода, — основатели «Серебряного лотоса».
— Что? — не верю своим ушам.
— Нет-нет, не такого, — он поводит рукой. — Нынешний я, как наследник, несколько модифицировал. Прежний был другим — цветком мудрости, просвещённости, долголетия, любви. Они — четверо учёных и матёрый оружейник. Романтики, мечтатели… глупцы… — он запрокидывает голову и дико, пугающе хохочет. — Они создали прибор, способный влиять на сознание людей. Внушать им позитивные мысли. Тебе ведь понравился вечер в парке аттракционов? — глотаю слёзы, киваю. — Вот, это всё цветок… Они хотели научить людей радоваться, дарить счастье. В нашем мире столько негатива. Он порождает конфликты и войны. «Серебряный лотос» намеривался принести другой мир. Но кому он интересен? Моя мать первой поняла, что использовать прибор в таких целях — глупая трата ресурсов. Она пыталась достучаться, докричаться до них, но всё тщетно. Её поддержал и Драгин — она смогла убедить старика, что их «цветок» на самом деле оружие. Притом такое, аналогов которому нет в мире. Похлеще атомной бомбы. И тогда твои родители, Дрейнги, пошли ва-банк. Отец опубликовал серию статей в крупных научных журналах. Вызвал огонь на себя. Но это не было самоубийством. Он подставил под удар весь проект. Ресовский и Драгин вовремя соскочили, устранились. Эти чистоплюи слишком дорожили своей репутацией — ну ничего, я её им подпорчу. А вот твой отец… Он… он уничтожил её. Мою мать. Предал, растоптал. Ей ничего не оставалось, как пустить себе пулю в лоб. Она умерла у меня на глазах! И я поклялся, на её могиле поклялся, что вы, Дрейнги, заплатите. Кровью. Муками. Слезами. И Ресовские. И Драгины.
Я всхлипываю, мне страшно. Этот человек — он безумен. Абсолютно, маниакально безумен. Мне жалко его мать. Очень жаль. Я мало что поняла из его рассказа — всё ещё надо сто раз переварить, разложить по полочкам…
Но одного я понять не могу…
— Мне жаль, очень жаль, — бормочу. — Терять родителей — больно. Но причём тут я?
— Притом, Ника, — говорит он, — что всё зациклено на тебе. Твой помешанный папочка сделал тебя ключом, который способен перевести «лотос» в иной режим работы. Лотос будет подчинять и убивать. Но для этого мне нужна твоя боль. Много боли, Ника, — орёт он, и глаза его — прежде почти чёрные — сейчас белеют… — И я её получу.
— Нет… пожалуйста… прошу… — умолять — всё, что мне осталось.
Только маньяк не слышит меня.
Судьба не слышит меня.
А металлический прут снова взмывает вверх…
Всё, что я успеваю, зажмуриться. И пропускаю момент, когда расстановка сил меняется.
Раздаётся звон бьющегося стекла, осколки плещут по пространству хрустальным перезвоном… А потом — вскрик, хрип, звуки ударов.
Открываю глаза и вижу Аристарха, сидящего верхом на нашем мстителе, и буквально вдавливающем его коленом в пол. Псих поворачивает голову вбок, и вместо того, чтобы стонать и жаловаться на жизнь, говорит:
— О, и Ресовский пожаловал. Становится всё интереснее. Но… советую тебе меня отпустить, маленький Арис, — ухмыляется он, — потому что твоей сладкой не поздоровиться.
И действительно — оглядываюсь и натыкаюсь на острые жала стрел. Ими щетинится всё пространство вокруг.
— Этот дом заточен под меня, — продолжает наш гостеприимный хозяин. — Стоит мне шевельнуть пальцем — и он раздавит вас, как мошек. Поэтому, Ресовский, отпусти меня.