И фокусировка политиков на религиозном интересе содержит в себе какой-то вызов. Мне кажется, что это связано с целым рядом макротенденций нашей истории. И одна из них – смерть проекта «Просвещение», о котором много пишут сейчас современные философы и политологи. Представление о человеке, как о нулевой величине, без роду, без племени, уверенность, что счастливая жизнь человека зависит не от культурных и религиозных особенностей, а связана с неким правильным устроением правильных общественно-политических институтов. То есть если все будет выстроено правильно, то все и будет хорошо.

Но в конце XX века мы поняли, что это все не так, и это понимание было одной из причин возвращения интереса к религии и обращения к ней, как к более долгому основанию человеческой цивилизации.

По мне так в какой-то мере оно было неизбежным. Мы все равно все оттуда и рано или поздно обращаемся к этим смыслам. В том числе и потому, что этот очень сильно меняющийся мир заставляет нас искать религиозные смыслы и по-новому проявляет их для нас.

Да хоть та же пандемия, когда мы вдруг поняли, что столкнулись с тем, что раньше многие из нас видели только в фильмах. Понятно, что люди, прошедшие войну или многолетние лагеря, улыбнутся нашим бедам. Говорить о сверхсерьезном испытании перед лицом этих людей, наверное, неправильно. Но посмотрите, было ли такое, чтобы весь современный мир оказался парализованным, лишенным возможности жить привычной жизнью.

Умные головы тут же заговорили о том, что это ставит вопрос о ценностной шкале. Мы должны понять, что действительно для нас важно, а что оказывается совсем не важным. А такие вопросы всегда решались в религиозной плоскости.

И для самих религиозных общин сегодня чрезвычайно важно все происходящее с нами. И мы пока в Церкви не прошли через дискуссии на тему, какие уроки мы все-таки выносим из пандемии.

И желание продуктивного выхода из этой ситуации опять возвращает нас к разговору о богословской оценке происходящего.

Об упоминании Бога в Конституции

Владимир Легойда: Результат изменения Конституции и упоминания в ней Бога намного масштабней, чем может показаться.

Мы сами и все сторонники этого так долго доказывали оппонентам, что упоминание Бога в Конституции ничему не противоречит – ни государственным принципам, ни светским правам – что фактически чуть ли не свели это на уровень простой фразы.

А это все-таки важное изменение. Потому что у нас сложился устойчивый стереотип, что человек на государственной работе не может быть верующим человеком. Недавно директор школы написала в Facebook «я как верующий человек…» и все сразу стали говорить: ужасно! как она может! чему она учит детей! А ведь с мировоззренческой точки зрения она просто сказала, какой из трех известных типов мировоззрения выбрала.

Не станем же мы, принимая человека на работу в школу, узнавать: не является ли он религиозным человеком? И не будем же настаивать, что только атеисты должны быть директорами школ.

Делать скандалом признание человека в том, что он верующий, можно только в том случае, если мы также готовы возмущаться его атеизмом. Иначе нам не выйти из стереотипов советского времени.

С появлением в Конституции такой статьи словно изменилась акустика и появились какие-то другие флажки культуры, обозначающие наше отношение к жизни. Мы понимаем, что заявление человека о вере не должно становиться скандалом. Что признание человека в том, что он сторонник религиозного мировоззрения, нормально и естественно. И для общества это на самом деле очень много значит.

Беседа двенадцатая

Человек, сложнее не придумаешь,

или Почему у Константина Богомолова

хватило смелости быть «не в тренде»

Дата публикации: 24.02.2021